Семен Слепынин - Сфера разума

Одно из шаровых звездных скоплений перестроилось в люстру, из мглы неясными контурами выступали стены и красиво расписанный потолок кафе. Уменьшаясь, вселенная затуманилась, закружилась сияющим дымом и свернулась в не менее сияющего дядю Абу.

— Ну и как? — посмеиваясь, спросил он.

— Бутафория, дешевый спектакль, — сказал я, желая несколько охладить пыл дяди Абу.

И тотчас пожалел о сказанном. Сгорбившись, дядя Абу сел за стол с таким понурым видом, что я и не знал, как его утешить.

— Кстати, не только с джинном, но и с другими отбросами цивилизации что-то творится, — дядя Абу слегка оживился. На себя он, чувствовалось, махнул рукой и сейчас заботился только обо мне. — Ты, мой мальчик, присматривайся. Потом вернешься и обо всем расскажешь.

И в самом деле, временами в городе ощущался подземный гул — гул иной и далекой реальности, подкрадывающейся к реальности, которая окружала меня сейчас и которая так походила на дурной сон. Ученые из далекого будущего, как я догадывался, «нащупывали» ее. Отдельные здания в городе колыхнулись и дали трещину. Решетчатые контуры Эйфелевой башни извивались, клонились, как водоросли в текущей воде или как струи дыма. Казалось, они вот-вот растают. Но башня устояла и вернулась в прежний вид. Устоял и город, не получив почти никаких повреждений. Подземный гул стал затихать.

Но зато с самими изгнанниками начало происходить непонятное. Однажды вечером по городу распространились слухи о страшной и заразной болезни — проказе.

Утром я, как только вышел из дома, на паперти чистенькой и нарядной церкви увидел худого и длинного, как жердь, старика. Одет он был в лохмотья, но в руке держал новую шляпу. Прохожие с улыбкой кидали в нее монеты. «Может быть, это Кощей Бессмертный, решивший нищенством приумножить свои несметные богатства», — с усмешкой подумал я.

Одна женщина прошла мимо, забыв бросить монету. Рука со шляпой неожиданно отделилась от плеча старика и, покачиваясь в воздухе, как в невесомости, стала догонять женщину. Сам же нищий сидел на прежнем месте и бормотал:

— Дай пятачок! Дай пятачок!

Прохожие с визгом кинулись кто куда. Рука, не догнав стремительно улетевшую ведьму, вернулась и приклеилась к плечу.

— Прокаженный! — завопил Усач и дернул меня за рукав. — Бежим!

Но я стоял, с любопытством ожидая, что же будет дальше. Нищий с криком вскочил и завертелся, потом рассыпался по-прежнему вертящимся, как смерч, прахом и пропал, не оставив ни пылинки.

В тот же самый день, а это был «день доносов», по поручению Мурлыкина я зашел в департамент литературных персонажей. Возглавлял департамент дракон по имени Весельчак. Звали его так потому, что своих подопечных он отправлял на костер с хохотом и остроумными, как ему казалось, шуточками.

Пробиться к Весельчаку было не так-то просто. В обширной приемной свыше полусотни литературных негодяев, размахивая листками-доносами, с гамом вертелись перед столом секретарши.

— Господа! — нервно взывала секретарша, ярко накрашенная рыжая ведьма. — Соблюдайте очередь. Садитесь, господа.

Но гвалт усиливался. Каждый стремился поскорее донести на своего собрата. Особенно старался юркий и скользкий тип — не то Гобсек, не то Иудушка Головлев.

Секретарше так и не удалось бы установить порядок, но тут подоспел еще один посетитель: в дверях картинно возник унтер Пришибеев с целой охапкой доносов. Увидев шумное сборище, он сначала опешил.

— Это что? Еще один митинг? — Потом побагровел и, размахивая дубинкой, заорал: — Нар-род, не толпись! Р-разойдись.

— Опять этот болван, — проворчал Иудушка Головлев, но уселся, предусмотрительно заняв место поближе к кабинету Весельчака.

Не унимался лишь один очень уж настырный малый — розовощекий, с густыми и черными, как смоль, бакенбардами. Неужто Ноздрев?

— У меня важный донос! — кричал малый. — На Павла Ивановича Чичикова!

— Но такого нет, — заглядывая в список, с раздражением отвечала секретарша. — Он не материализовался.

— Появится! — захохотал Ноздрев. — Это пройдоха и мошенник. Он придет мертвые души покупать. Я его люблю, как родного брата. Его сжечь надо!

Я положил руку на плечо малого и попросил соблюдать порядок. Ноздрев вспыхнул и грозно сжал кулаки. Увидев, однако, на моей груди орден «Рог дьявола», он побледнел и сел на стул. Ужас перед ЦДП и костром усмирял даже такого буяна, как Ноздрев.

Наступила тишина. За дверью, где проходило совещание, слышались глухие голоса и вдруг раздался хохот — такой громкий и веселый, что, казалось бы, у всякого должен вызвать ответную улыбку. Однако лица литературных изгнанников покрылись смертельной бледностью: участь кого-то из них была решена и подписана.

Я окинул взглядом приемную и с удовольствием отметил, что д’Артаньян, один из моих любимых литературных героев, отсутствовал. «Молодец», — мысленно похвалил я его. Но зато другой мой любимец крайне огорчил. Да он ли это? Я присел рядом с высоким одноногим человеком с попугаем на плече и, все еще не веря глазам своим, спросил:

— Джон Сильвер? Ты ли это? Неужели дошел до такой низости, как доносы?

Пират сжимал и разжимал кулаки, мял шляпу и раскрывал рот, но от душившей его ярости не мог вымолвить ни слова. Наконец разразился:

— Клянусь громом! Это капитан Флинт донес на меня. Я узнал почерк этого дьявола.

— Вон оно что! Ты сам стал жертвой доноса. Но я замолвлю за тебя словечко. Выручу.

Я подошел к столу секретарши. Рыжая девица, сосредоточенно занятая вязанием, подняла голову и воскликнула:

— Друг Непобедимого! Извините, не заметила. Сейчас узнаю, когда Весельчак освободится.

Девица все так же сидела и вязала шарфик, спицы так и мелькали в ее ловких руках. Но голова!.. От неожиданности я отшатнулся: голова, повинуясь желанию свой хозяйки, отделилась от туловища, подплыла к двери кабинета и приникла ухом к замочной скважине.

— Ругаются, — хихикнула голова.

— Прокаженная! — раздался чей-то вопль.

Обезумев от ужаса и роняя доносы, посетители кинулись к выходу. Образовалась пробка, и какое-то время никто не мог выскочить наружу. Но какой молодец Джон Сильвер!

— Спасайтесь, дурачье! — хохотал он и с удовольствием лупил костылем по спинам своих литературных собратьев.

Паника в дверях поднялась невообразимая, когда попугай, дремавший на плече пирата, очнулся и суматошно закричал:

— Пиастры! Пиастры! Пиастры!

Я ушел последним, когда секретарша, покружившись облачком пыли, рассеялась и бесследно исчезла.

Вскоре подземный гул затих совсем, и случаев «проказы» больше не наблюдалось. Изгнанники успокоились, жизнь города вошла в обычную колею.