Евгения Мелемина - Последний Инженер

Есть расхотелось. Коржики, истекающие красной жидкостью, выглядели страшно, как вырезанные свежие органы, выложенные на тарелки.

Джон старательно вытер губы салфеткой и вдруг ощутил острый больничный запах, от которого мог бы случиться спазм, но не случился.

Острый больничный запах. В нем было намешано многое – приторность химических растворов, густой ламповый жар, острая вонь дезинфицирующего излучения, удушливые испарения прачечной и сладковатый запах, источник которого Джонни обнаружил, увидев однажды, как в темном ночном коридоре катится тележка с мешком, заполненным чем-то колыхающимся, красным.

Санитарка, катившая тележку, прошествовала мимо, деревянно улыбаясь. В этой клинике персонал обязан был улыбаться пациентам.

Она вернулась через пару минут, сбросив хлюпнувший мешок в шахту маленького грузового лифта.

– Тебе не спится? – ласково спросила она. – Хочешь сонную витаминку?

Джонни поплелся в палату, а она держала руку на его плече. Он улегся в свою кровать, на сухое хрустящее белье, и сжался.

В полной тишине слышно было, как внутри бурлит и перекатывается. Грибок разрастался. Он питался органами Джонни, отравляя их анестезирующим ядом, а потом выделял газ. Сытая отрыжка мерзкого грибка бродила по внутренностям Джонни, он был раздут, как утопленник, руки и ноги отекли, веки распухли.

Джонни мерз. Одеяло, приспосабливающееся к температуре в помещении, его не спасало. Руки и ноги превратились в ледышки, Джонни заплакал меленькими холодными слезами и заснул только под утро, когда в коридорах начали раздаваться голоса и тихие скрипучие звуки прорезиненных подошв.

Джонни снилось, как деловитая и веселая мама выгребает из него руками печень и легкие, сердце и желудок, складывает их в мешок и говорит: «Ну вот, милый, теперь ты здоров!»

«Куда? – слабо пищал Джонни. – Куда ты это уносишь? Не выкидывай это! Мама-а-а-а…»

Он очнулся от запаха ее духов. Ландыши с ноткой ириса. Теплая ладонь на лбу.

– Милый, выпей гомеопатию, – сказала она и сунула ему в рот беленький шарик. Сунула с оглядкой, чтобы никто не заметил. Дополнительные виды лечения здесь не приветствовались, тем более такие, из разряда полулегального шарлатанства.

Осенний рассвет посыпал волосы и плечи матери серым пеплом. Стекла испещрили извилистые мокрые дорожки, но Джонни не слышал шума дождя.

В тоскливом предчувствии он поднялся и, поддерживаемый матерью под руки, поволокся к окну. Ничего не было видно, кроме бесконечных крыш, грязных дорог и изгиба ребристой черной реки.

– Пойдем гулять, – попросил Джонни, – пожалуйста, пойдем гулять!

Ему казалось, что стоит только выйти за дверь и картина изменится: появится солнышко, тенистый парк, где он обычно играл в мяч, старая деревянная скамейка, от которой он тайком ножиком отломил две длинные покрашенные щепки, и маленький пруд с плавающими по поверхности желтыми фонариками водяных лилий.

Все это специально спрятано от него под слоем грязной, неподвижной картины, поставленной под окна специально для того, чтобы из больницы не хотелось убегать.

– Пойдем гулять!

– Тебе нельзя выходить, милый.

– Тогда я тут умру! Умру, если меня не выпустишь!

Он вывернулся из ее объятий и побежал. Бежал неуклюже, шатаясь, босые ноги разъезжались по полу, но все-таки он первым успел схватиться за ручку двери и выброситься в коридор.

Силы иссякли, он повалился на живот и носом очень больно ударился обо что-то твердое. Моментально потекла дурно пахнущая кровь, заливая голубую пижаму и дрожащие руки.

Джонни заметил, как что-то мелькнуло рядом, и откатился к стене, и остался сидеть, прикрывая нос ладошкой и глядя, как по коридору медленно идут двое. Оба высокие и широкоплечие. Оба в глянцевитой черной форме и тяжелом корпусе брони. В высоких ботинках с толстой ребристой подошвой и в шлемах с матовым забралом.

Они не обратили на Джонни никакого внимания, хотя именно о ботинок одного из них он расквасил нос.

Они были воплощением сказочной силы, и Джонни чуть не задохнулся от восхищения.

Взвизгнувшая мать кинулась к нему и, подхватив под мышки, поволокла обратно в палату. Джонни не сопротивлялся. Он блаженно смотрел в потолок, похрюкивая от заливавшей глотку крови, и мечтал.

Вечером он не удержался и спросил:

– Меня сделают таким же?

– Каким? – рассеянно спросила мать. Она пристроила на подоконнике пластиковую доску и терла на ней принесенную с собой натуральную морковку.

В больнице кормили вкусной и сытной распечатанной едой, но Джонни удавалось перехватить ее только по утрам, пока мать еще не пришла. В остальное время его обеды и ужины отправлялись в мусорку, и вместо них приходилось жевать сухие и невкусные овощи.

– Таким, – неопределенно ответил Джонни, собрался с силами и сказал запрещенное слово: – Меха.

– Что? – встревожилась мать. Она бросила тереть морковь и метнулась к сыну проверять температуру. – Кто тебе сказал про меха? Кто тебе сказал, что из тебя сделают меха? Бог этого не допустит, милый. Он просто дарит тебе новый набор органов, как я дарю тебе игрушки на день рождения. Он и я любим тебя и ни за что не позволим превратить тебя в робота.

– Мне нравятся роботы, – застенчиво сказал Джонни.

– Запомни, – сказала мать, – запомни: меха – это бездушные сатанинские отродья.

Это прозвучало так страшно, что Джонни расплакался, и долго еще у него звучало в голове слово «отродья», произнесенное злым, задыхающимся голосом матери.

За день до операции она пригласила к Джонни священника. Тот задерживался, и мать то и дело выбегала на крыльцо, чтобы проверить, не показалась ли его машина. Джонни сидел на кровати, чистенький и умытый, раздутый и похожий на медузу. Кожа рук и ног стала такой прозрачной, что просвечивались вены и сосуды. Один глаз не открывался, с распухших губ постоянно стекала слюна.

Джонни готовился расплакаться. Он был уверен, что через священника на него будет смотреть сам бог и увидит все: и слюни, и ужасные волдыри. Богу станет противно, и он навсегда покинет Джонни.

Если бы только мать послушала его и никого не приводила до операции! Но она не слушала, ей было все равно, и у Джонни горло болело от невыплаканных слез.

Дверь открылась, и он долго не решался поднять голову, а потом все-таки поднял, потому что в палате стояла тишина и ничего не происходило.

У противоположной стены стоял меха. Тот самый меха из коридора, в черном костюме и тяжелом панцире брони. На нем был шлем, а в руках – короткоствольный разрядник.

Джонни в ужасе вытаращился на него. Зачем он сюда пришел? Ведь мама вернется и выгонит его, будет кричать плохие слова, называть отродьем!