Филип Фармер - Магический лабиринт

Со временем Чопилотль станет так же смотреть на свою богиню. Я возлагаю на тебя обязанность помочь ей преодолеть свое прискорбное заблуждение.

— То есть подсунуть ей теологическую соску? — сказал Герман. Епископ засмеялся:

— Я получил степень доктора философии в Чикагском университете. Слишком напыщенно выражаюсь, да? Выпей, сын мой, и расскажи мне еще что-нибудь о себе.

В конце года Герман принял крещение вместе с другими нагими, трясущимися и стучащими зубами неофитами. Потом он вытер полотенцем какую-то женщину, а та — его. Им всем дали длинные одежды, и епископ повесил на шею каждому спиральный позвонок «рогатой рыбы». Это не означало посвящения в сан — каждый просто стал называться Insrtuisto, Учитель.

Герман чувствовал себя обманщиком. Кто он такой, чтобы наставлять других и быть, по сути дела, священником? Он не был даже уверен, что искренне верует в Бога или в церковь. Хотя нет, это уж слишком. Он веровал — большую часть времени.

— Твои сомнения относятся к себе самому, — сказал ему епископ. — Ты полагаешь, что далек от идеала. Считаешь себя недостойным. Нужно преодолеть это в себе, Герман. Каждый может стать достойным и спастись. И ты, и я, и все чада Божьи. — Епископ засмеялся. — Обрати внимание на две крайности, к которым ты склонен. Порой ты проявляешь высокомерие и считаешь себя выше других. Но чаще ты впадаешь в смирение. Чрезмерное смирение. Я сказал бы даже, тошнотворное смирение. Это лишь оборотная сторона высокомерия. Истинное смирение состоит в том, чтобы сознавать свое истинное место в масштабе космоса.

Я сам постоянно учусь. И молюсь о продлении своей жизни на такой срок, чтобы успеть избавиться от всяческого самообмана. Но нельзя все время заниматься только самокопанием. Мы должны работать и с людьми. Монашеский постриг, уход от мира, затворничество — все это чушь собачья. Итак, куда ты хотел бы отправиться? Вверх по Реке или вниз?

— Мне очень не хочется уезжать отсюда, — сказал Герман. — Здесь я был счастлив. Впервые за долгое время я чувствовал себя членом большой семьи.

— Твоя семья живет от одного конца Реки до другого. Да, в ней есть и неприятные родственники. Но в какой семье их нету? Твоя работа в том и состоит, чтобы научить их верно мыслить. Впрочем, это уже вторая ступень. Первая — это открыть людям глаза на то, что они мыслят неверно.

— Вот в том-то и беда. Я не уверен, что сам преодолел эту первую ступень.

— Если бы я сомневался в этом, то не позволил бы тебе принять посвящение. Так куда же? Вверх или вниз?

— Вниз, — сказал Герман.

— Хорошо, — поднял брови Чъягии. — Но неофиты, как правило, предпочитают отправляться вверх по Реке. Где-то там, как говорят, живет Ла Виро, и они жаждут увидеть его и побеседовать с ним.

— Вот потому-то я и выбрал другое направление. Я недостоин.

— Я иногда сожалею о том, что нам запрещено всякое насилие, — вздохнул епископ. — Мне страшно хочется дать тебе пинка в зад. Что ж, хорошо — отправляйся вниз, мой худосочный Моисей. Но я обязываю тебя передать кое-что епископу той местности, где ты поселишься. Скажи ему или ей, что епископ Чъягии шлет свой привет. А еще скажи так: «Некоторые птицы думают, что они черви».

— Что это значит?

— Надеюсь, что когда-нибудь ты это поймешь. — И Чъягиц благословил Германа, взмахнув тремя вытянутыми пальцами правой руки. Потом обнял его и поцеловал в губы. — Ступай, сын мой, и пусть твоя ка претворится в акх.

— Да воспарят наши акхи рядом, — ответил подобающей формулой Герман и вышел из хижины, заливаясь слезами.

Он всегда был сентиментален, но убедил себя, что плачет из-за любви к этому маленькому, смуглому, изрекающему сентенции человеку. В семинарии Герману хорошо вдолбили разницу между сантиментами и любовью. И это любовь вызвала прилив его чувства или нет?

Епископ говорил на уроке, что ученики постигнут разницу лишь тогда, когда приобретут практический опыт в обращении с этими чувствами. И даже тогда без помощи разума им не отличить одни от другого.

Плот, на котором Герман должен был плыть, строил он сад вместе с семерыми своими спутниками. Среди них была и Чопилотль. Герман зашел в их хижину за ней и за немногими своими пожитками. Чопилотль с двумя соседками укладывала идола на деревянные салазки.

— Уж не думаешь ли ты тащить эту штуковину с собой? — спросил Герман.

— Конечно. Бросить ее здесь — все равно что оставить свою ка. И никакая это не штуковина. Это Ксочикетцаль.

— Это только символ, в сотый раз тебе говорю, — нахмурился Герман.

— Пускай символ. Если я брошу ее, не видать мне удачи. Он! очень рассердится.

Герман ощутил тоску и беспокойство. В первый же день своей миссии он сталкивается с ситуацией, правильного решения которой не знает.

«Помни о конце своем, сын мой, и будь мудр», — говорил ему епископ, цитируя Екклезиаста.

Нужно действовать так, чтобы это событие привело к правильному результату.

— Вот что, Чопилотль. Пока ты держала идола здесь, все было хорошо — во всяком случае, не так уж плохо. Местные жители тебя понимали. Но жители других мест не поймут. Мы миссионеры, посвятившие себя обращению других в веру, которую считаем истинной. Мы опираемся на учение Ла Виро, получившего откровение от одного из создателей этого мира.

Но как мы сумеем кого-то убедить, если среди нас есть идолопоклонница? Та, что поклоняется каменной статуе? Притом не очень приглядной статуе, должен добавить, хотя это несущественно. Люди только посмеются над нами. Скажут, что мы — невежественные, суеверные язычники. И на нас ляжет тяжкий грех, ибо мы выставим свою церковь в совершенно неверном свете.

— А ты им скажи, что она — только символ, — хмуро предложила Чопилотль.

— Говорю тебе, они не поймут! — повысил голос Герман. — Кроме того, это будет ложь. Видно же, что эта вещь для тебя гораздо больше, чем просто символ.

— А ты бы выбросил свой позвонок?

— Это совсем другое. Это знак моей веры, моей принадлежности к Церкви. Я ему не поклоняюсь.

На ее темном лице в сардонической усмешке сверкнули белые зубы.

— Выброси его, тогда и я оставлю ту, кого люблю.

— Чепуха! Ты же знаешь, я не могу! Хватит вздор городить, сучка этакая.

— Как ты покраснел. Где твое любящее понимание? Герман сделал глубокий вдох.

— Ладно. Бери ее, — сказал он и пошел прочь.

— А разве ты мне не поможешь?

— Чтобы я стал соучастником святотатства? — обернулся он.

— Раз ты согласился, чтобы она плыла с нами, ты уже соучастник.

Чопилотль вообще-то была неглупа, но страдала эмоциональной тупостью. Герман с легкой улыбкой продолжал идти своей дорогой. Придя к плоту, он сообщил другим, что их ожидает.