Рэй Брэдбери - Из праха восставшие

Так оно и было. Под ее пальцами лежал Дом, выложенный бирюзой и украшенный янтарем вперемежку с золотом, каким, наверное, и был, когда Линкольн направлялся в Геттисберг.

И вот прямо на глазах Тимоти яркая картинка начала тускнеть и шелушиться. Стены Дома свело мучительной судорогой, золотые окна ослепли.

– Сегодня, – скорбно шепнули пергаментные губы.

– Но как же так? – воскликнул Тимоти. – После стольких-то лет! Почему сейчас?

– Это век открытий и откровений. Картины незримо летают по воздуху. Звуки, уносящиеся на край земли. Вещи, слышные всем. Вещи, видные всем. Десятки миллионов странствующих и путешествующих. Спрятаться некуда. Нас находят по воздушным словам и картинам, посылаемым в комнаты, где сидят дети и их родители, сидят, и смотрят, и слушают, как Медуза с головой, ощетинившейся шипами, без умолку бормочет и призывает к карам.

– За что?!

– Причин нет, да их и не надо. Это просто сиюминутные откровения, бессмысленные тревоги этой недели, случайная паника прошлой ночи, и таких глупостей вполне достаточно, чтобы сеять смерть и разрушение, когда дети, а с ними и родители застывают, скованные арктическим заклятьем досужих сплетен и злобной клеветы. Глупый скажет, дурак поверит, и мы погибли… Погибли, – со вздохом повторила она.

Дом на ее груди и стропила Дома у Тимоти над головой содрогнулись в предчувствии скорых потрясений.

– Скоро нахлынет потоп… цунами. Приливная волна людей.

– Но что мы такое сделали?

– Ничего. Мы выжили, вот и все. И те, что затопят нас, завидуют нашим жизням, растянувшимся на много веков. Мы другие, а потому должны быть смыты без следа. Тссс!

– А что же мы можем сделать? Что? – Тимоти чуть не плакал.

– Бежать, все в разные стороны. Они не смогут преследовать стольких беглецов сразу. К полуночи, когда нагрянет толпа с факелами, Дом должен опустеть.

– Факелы?

– Разве ты не знаешь, что это всегда факелы и пожар, пожар и факелы?

– Да, – прошептал Тимоти, оглушенный воспоминанием. – Я видел такое в кино. Несчастные, убегающие люди и люди, бегущие за ними следом. И факелы, и пожары.

– Ну что ж, тогда мы со всем разобрались. Позови свою сестру. Нужно, чтобы Сеси предупредила всех остальных.

– Я уже это сделала! – воскликнул голос из ниоткуда.

– Она с нами. – Голос прапрародительницы походил на шелест сухих кукурузных листьев.

– Да, я все слышала, – сказали стропила и окно, чулан и ведущая вниз лесенка. – Я в каждой комнате, в каждой голове, в каждой мысли. Уже сейчас шкафы перетряхиваются, багаж увязывается. Задолго до полуночи Дом будет пуст.

Невидимая птица мягко скользнула по ушам и векам Тимоти, устроилась в его глазах, не мигая смотревших на Неф.

– Воистину, Прекрасная здесь, – сказала Сеси ртом и гортанью брата.

– Чушь! Вы хотите послушать вторую причину, по которой погода переменится и нахлынет потоп? – спросила Древняя.

– Конечно. – Тимоти ощутил, как невесомо легкое присутствие сестры прижалось к окошкам его глаз.

– Они ненавидят меня за все то, что я знаю о смерти. Для них это знание – невыносимое бремя, хотя могло бы быть полезной ношей.

– А разве можно, – начал Тимоти, и Сеси закончила: – Помнить смерть?

– Да, конечно, но это доступно лишь мертвым. Вы, живые, слепы. Но мы, иже окунулись во Время и родились вторично как дети земли и наследники Вечности, плавно сплавляемся по течению песчаных рек и потоков тьмы, постигая влияние звезд, чьи эманации из года в год, из миллиона лет в миллион моросят на землю, выискивая нас в наших рассадниках извечно посеянных душ, как огромные семена, кроющиеся под рисунчатыми наслоениями и скелетами полуптиц-полурептилий, парящих в песчанике, с миллионолетним размахом крыльев и глубиной в мимолетный вздох. Мы суть хранители Времени. Вы, ходящие по земле, знаете один лишь момент, да и тот у вас крадут при последнем вашем выдохе. Уже потому, что вы живете и двигаетесь, вы не способны хранить. Мы суть житницы темных воспоминаний. Наши погребальные урны хранят не только былые стремления и умолкнувшие сердца, но и невообразимые для вас глубины, где в подземных, утраченных часах спрессованы все, когда-либо бывшие смерти, смерти, на которых человечество строит новые телесные обиталища и каменные твердыни, возносящиеся все выше и выше, по мере того как мы, пропитанные сумраками и спеленутые тьмой, погружаемся вниз и вниз. Мы копим и храним. Мы мудры расставаниями. Ты согласен, дитя, что сорок миллиардов смертей – великая мудрость, а сорок миллиардов, что погребены в землю, – великий дар живым, только и позволяющий им жить?

– Думаю, да.

– Тут нечего думать, дитя. Знай. Я преподам тебе знание, бесценное для живущих, потому что лишь смерть может освободить мир к новой жизни, и это знание будет сладким твоим бременем.

И настала уже та ночь, с которой начнется твой путь. Сейчас!

И в тот же момент драгоценный медальон на ее золотой груди полыхнул живым огнем. Свет брызнул вверх и покрыл потолок мириадами яростных пчел, грозивших жаром своим и суетой воспламенить сухое, как порох, дерево.

– Огонь, – крикнул Тимоти, заслоняя лицо ладонями и локтями. – Факелы!

– Да, – хрипло выдохнула Неф. – Факелы и пожар. Ничего не останется. Все сгорит.

И словно в подтверждение этих слов, Дом, изображенный на ее нагруднике, задымился и вспыхнул.

– Ничего не останется! – горестно повторила Сеси со всех сторон сразу. – Все исчезнет!

И Тимоти увидел, как там, на нагруднике, все члены Семьи – и крылатый Эйнар, и спящая Сеси, и Невидимый Дядюшка (заметный лишь по взвихренному следу, оставляемому им в облаках и тумане), и дюжины прочих кузенов, дядюшек и тетушек, – как все они выходят на дорогу и покидают город либо, воспарив над землей, устраиваются в древесных кронах и оттуда, в безопасном отдалении, наблюдают за факельным безумием, затопившим нагрудник древней Неф. А взглянув в окно, можно было видеть настоящую толпу, надвигавшуюся на Дом, как огненный поток лавы, текущий вопреки законам природы по склону вверх. Люди двигались пешком и на лошадях, на велосипедах и на машинах, и у всех были факелы, а их хриплые крики сливались в дикий, кровожадный рев.

Затем половицы под ногами Тимоти качнулись вверх, как чашка весов, с которой сняли гири, это все беглецы дружно попрыгали из окон и веранд во двор. Освободившийся Дом словно выпрямился и стал выше; ветер торопливо обшаривал его комнаты, игриво трепал занавески и настежь распахивал двери перед озверевшей толпой.

– Все исчезнет, – снова, в последний раз, воскликнула Сеси, а затем покинула их глаза, мысли и уши и вернулась в свое тело, мирно спящее в нубийских песках.