Эдгар Берроуз - Дочь тысячи джеддаков

У него были холодные, грубые, жестокие черты зеленого воина, но к ним присоединялся отпечаток низменных животных страстей, которым он много лет предавался. В его скотской внешности не было и следа достоинства и чести: его чудовищное тело распласталось на платформе, он скорчился на ней, подобно какой-то громадной безобразной рыбе, в то время как шесть конечностей дрожали и мерно ударяли по платформе с ужасным ошеломляющим однообразием.

Но зрелище, которое меня оледенило ужасом, были Дея Торис и Сола, стоящие перед ним; что-то дьявольское сверкало в его больших выпуклых глазах, когда он жадно уставился на прекрасную фигуру Деи Торис. Она что-то говорила, но я не мог расслышать ее слов, также как не мог понять и его ответа, который он пробормотал грубым голосом. Она стояла выпрямившись перед ним, ее голова была гордо поднята и, даже на том расстоянии, на каком я находился от нее, можно было прочесть на ее лице презрение и отвращение, с которыми она устремила на Тал Хаджуса свой надменный взгляд, оставаясь все время спокойной, не обнаруживая ни признака страха. Она действительно была достойной дочерью тысячи джеддаков, каждым дюймом своего прекрасного, небольшого тела. Она была такой изящной, такой хрупкой среди толпы воинов, окружавших ее, но ее миниатюрность скрадывалась величием, которое в ней было. Она казалась среди них самым высоким, самым сильным существом, и я уверен, что они это чувствовали.

В это время Тал Хаджус сделал знак, чтобы комнату очистили и чтобы только пленники остались перед ним. Вожди, воины, женщины медленно исчезли в тени окружающих комнат, и Дея Торис и Сола остались одни перед джеддаком тарков.

Только один вождь колебался перед тем, как выйти; я видел, как он стоял один, в тени большой колонны, его пальцы нервно играли рукояткой его меча, а жестокие глаза с неукротимой ненавистью устремились на Тал Хаджуса. Это был Тарс Таркас, и я мог прочесть его мысли, как в открытой книге – по непритворному отвращению, видневшемуся на его лице. Он думал о другой женщине, которая сорок лет тому назад так же стояла перед этими дверями. Сумей я сказать одно слово ему на ухо в этот момент – и с царствованием Тал Хаджуса было бы покончено; но, в конце концов, он удалился из комнаты, не зная, что оставляет свою собственную дочь на милость самого ненавистного для него существа. Тал Хаджус встал, и я, испуганный, предвидя его намерения, поспешил к спиральному проходу, который шел с нижних этажей. Никто не помешал мне, и я добрался незамеченным до большой двери, ведущей в комнату. Я поместился у той самой колонны, в тени которой только что скрывался Тарс Таркас. Когда я добрался до двери, Тал Хаджус говорил:

– Принцесса Гелиума, я мог бы потребовать огромный выкуп от вашего народа с тем, чтобы вернуть вас целой и невредимой, но я в тысячу раз предпочту удовольствие наблюдать, как это прекрасное лицо исказится в агонии пытки; я обещаю вам, что это будет длиться долго. Десять дней этого удовольствия было бы слишком мало, чтобы выказать любовь, которую я питаю к вашей расе. Ужасы вашей смерти будут тревожить сны красных людей всех будущих поколений, они будут бояться ночных теней после отцовских рассказов о страшной мести зеленых людей, о силе, мощи, ненависти и жестокости Тал Хаджуса. Но перед пыткой вы станете моею на один краткий час, и весть об этом дойдет далеко, до Тардос Морса, джеддака Гелиума, вашего деда – пусть он пресмыкается по земле в отчаянии. Завтра пытка начнется. Сегодня ночью ты принадлежишь Тал Хаджусу. Идем!

Он спрыгнул с платформы и грубо схватил ее за руку, но едва он дотронулся до нее, как я оказался между ними. Мой кинжал, острый и блестящий, был в моей правой руке; я мог бы погрузить его в это гнилое сердце, прежде чем он понял бы, что я перед ним, но, когда я поднял руку, чтобы нанести удар, то подумал о Тарс Таркасе, и при всем моем гневе, при всей моей ненависти, я не смог украсть у него этот сладостный миг, надеждой на который он жил все эти долгие, тягостные годы. И вот, вместо того, я изо всей силы ударил его кулаком прямо в челюсть. Он опустился на пол без крика, как мертвый.

В том же мертвом молчании я схватил Дею Торис за руку и жестом указал Соле следовать за нами, бесшумно прокрался из этой комнаты в верхний этаж. Незамеченные, мы достигли заднего окна, и я при помощи помочей и ремней от сбруи спустил на землю сначала Солу, а потом Дею Торис. Легко соскользнув вслед за ними, я быстро протащил их вдоль двора, все время оставаясь в тени зданий, и таким образом мы вернулись на тот самый путь, которым я так недавно попал сюда из дальнего предела города.

Наконец, мы добрались до моих тотов; они стояли на том дворе, где я их оставил. Взнуздав их, мы торопливо вышли через здание на улицу. Я усадил Солу на одного тота, сам вскочил на другого, а Дею Торис поместил позади себя, и мы выехали из города тарков, направляясь по холмам на юг.

Вместо кружной дороги вокруг города, ведущей на северо-запад к ближайшему водному пути, который лежал на таком коротком расстоянии от нас, мы повернули на северо-восток и пустились пересекать мшистую пустыню, где на расстоянии опасных и утомительных миль протекала другая большая артерия, ведущая в Гелиум.

Мы не сказали друг с другом ни слова, пока город не остался далеко позади, но я слышал тихие рыдания Деи Торис, которая прислонилась к моему плечу своей милой головкой.

– Если вам это удастся, мой вождь, то долг Гелиума перед вами будет огромен – больше, чем он сможет когда-либо вам заплатить; ну, а если это вам не удастся, – продолжала она, – долг будет не меньше, хотя Гелиум никогда не узнает, что вы спасли последнюю из его рода от участи, худшей, чем смерть.

Я не ответил, но тоже наклонился и сжал маленькие пальцы той, которую любил; они тотчас же ответили на пожатие, как бы ища поддержки. И так, в ненарушаемом молчании, мы ехали по желтому, освещенному луной мху. Каждый из нас был занят своими мыслями. Что касается меня, я не мог не быть радостным, ощущая, как теплое тело Деи Торис касается моего, и, несмотря на все предстоящие нам опасности, мое сердце пело так весело, как будто мы уже вошли в заставы Гелиума.

Наши первоначальные планы так безнадежно не удались, что мы оказались теперь без продуктов и питья, и один только я был вооружен. Поэтому мы изо всех сил понукали наших животных, а это должно было изнурить их прежде, чем мы могли добраться до конца первого переезда нашего путешествия.

Мы ехали всю ночь и весь день, останавливаясь только на самое короткое время. На вторую ночь и мы, и наши животные были совершенно измучены; мы опустились на мох и заснули на какие-то пять-шесть часов с тем, чтобы продолжать путешествие задолго до дневного света. Весь следующий день мы ехали, и когда поздно вечером мы не увидели впереди больших деревьев – признак большого водного потока – ужасная истина блеснула перед нами: мы заблудились! Очевидно, мы кружили, по какой дороге, – трудно сказать; ориентироваться по солнцу днем и луне вечером оказалось невозможно. Во всяком случае, у нас не было ввиду никакой реки, и все участники путешествия были готовы упасть от голода, жажды и усталости.