Александр Громов - Крылья черепахи

Надежда Николаевна зарыдала.

– С Колей или Рустамом? – деловито спросил Феликс. В ответ Инночка только бешено выматерилась по его адресу. – С Рустамом, верно?

– Ничего я вам не скажу! Гады! Падлы! Пшли вон! Только следователю!..

Я подумал, что сейчас Феликсу настало самое время провести второй хук – объявить, что присутствующий здесь Виталий Мухин имеет некоторое отношение к органам и погоны носил. Но мне почему-то казалось, что такое заявление ничуть не подействует.

Похоже, и Феликсу так казалось, поэтому он просто произнес:

– И точно так же будете ему врать, юная леди? Не советую.

– Инна, – мучительно всхлипнула Надежда Николаевна, – теперь и они знают…

Я согласно кивнул. Мы знали. Мы оба знали, что в момент убийства Инночка отнюдь не сидела в уборной. Она находилась на первом этаже, очень близко от жертвы. Возможно, на расстоянии вытянутой руки.

– Где изумруд? – напрямую рубанул Феликс.

– Что-о?!

– Изумруд. Из-за которого погиб Борис Семенович. Продолговатый зеленый камешек примерно вот такого размера.

Я взглянул на бедную Надежду Николаевну и поспешно отвел взгляд. Сейчас бы я с удовольствием хлобыстнул стакан водки. Не зря основная профессиональная болезнь следователей – алкоголизм…

– Не знаю я никакого изумруда! – Глаза Инночки злобно и изумленно вытаращились. – Вы что, дело мне шьете? Ага, шас! Разбежались! Может, обыщешь меня? Давай, обыскивай….

– Инна, не надо…

– Молчи, ма! Пусть, пусть обыщет! Пусть мне в задницу заглянет! Обломается! Изумруд какой-то ему подавай…

– Кто первым вышел из второго номера? – рявкнул Феликс. – Ты? Рустам? Отвечай!

Несколько секунд Инночка только дышала, буравя его ненавидящим взглядом. Потом облизнула губы и сказала неожиданно спокойным голосом:

– Он. Я как раз одевалась.

Надежда Николаевна застонала.

– А дальше?

– А ничего дальше не было, ясно? Я оделась. Тут как раз развопилась эта старая жаба, как ее… Милена. Ну вот. Я выскочила, а вся шобла уже там, ахают, галдят, ну и прочая суета вокруг дивана. Вот и все..

– Все? – недоверчиво спросил Феликс. Он явно напрашивался на повторный взрыв. Мало ему одного. Пожалел бы Надежду Николаевну, инквизитор! В чем она виновата? Воспитала такую дочь – так ее дочь и есть ей пожизненное наказание…

Мне вдруг стало стыдно. Очень стыдно.

Взрыв грянул, но не там, где я его ожидал. Инночка просто не успела сдетонировать. Грянуло почему-то снизу.

– Сука! – неистово проорали на первом этаже. – Удрал! Вот сука!

Потом там кто-то хлопнул дверью с такой силой, что в окне дзенькнули стекла. Крик прекратился.

– Ага, – с явным удовольствием сказал Феликс. Я вопросительно уставился на него.

– Что – ага?

– То и ага, – пояснил сыщик-ортопед, – что следствие наше закончено. Он улыбался.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТУМАН, ТУМАН, СЛЕПАЯ ПЕЛЕНА…

I. Рассказывает Феликс Бахвалов

Мой друг Виталий завершил свою часть повествования, и я, ознакомившись с ней, еще раз подумал, что почти не ошибся в нем. Какое он произвел на меня впечатление в первые пять минут нашего знакомства, таким он и оказался. Ну, может быть, за исключением отдельных несущественных мелочей. Нормальный сочинитель книжек в мягкой обложке, которые рассыпаются на части после первого прочтения. А второй раз читать их и незачем.

Немного избалован, немного брюзглив, а под градусом и хвастлив, не принимает всерьез тех, кто не принадлежит к его мирку, ленив и инертен. Правда, парень компанейский, не зловредный и выпить не дурак. Это я сразу понял. Человековедение – наука неточная, однако, поработав какое-то время в больнице, особенно детской, понемногу начинаешь овладевать ею без учебников. Ортопед не исключение – конечности тоже крепятся к человеку. Если и через десять лет, увидев нового пациента, ты не способен сразу сказать, что перед тобой за фрукт, то ты не врач, а коновал, причем плохой, и к лошадям лучше не подходи – не лягнут, так покусают, и поделом.

При всей своей незловредности наш литератор не удержался от того, чтобы похохмить в мой адрес. Ответственно заявляю: в моей внешности нет ничего похожего на полинезийское каменное изваяние. Это у нашего писателя, наверное, шалят скрытые комплексы, что и неудивительно. Быть Мухиным-Колорадским и не самоутверждаться, принижая других, – таких чудес природа не допускает.

По-моему, написать можно было и получше. В смысле – он мог бы слегка проредить тот туман, что царил в его голове. От писателя я ожидал большего, а от детективщика и подавно. Если он в том же стиле пишет свои романы – ну их, не буду жалеть, что не читал.

В одном ему не откажешь: он сравнительно честно описал свое непонимание и свои сомнения на мой счет. Не стал заливать, будто с самого начала знал, чего я добиваюсь. Нет, он неплохой мужик и не окончательный дурак: не врет там, где

никто ему не поверит.

А как он удивился, когда я сказал ему, что следствие окончено! Аж челюсть отпала. Мне даже показалось, что он изрядно разочарован. Его можно было понять: он дал себя уговорить заняться не своим делом (а с меня, между прочим, семь потов сошло, пока уговаривал), только-только начал входить во вкус – и вот на тебе! Финита. Однажды я взял у Васеньки, это наш санитар, одну из его детективных книжек, еще не читанную, и, заглянув в конец, выдал Васеньке имя главного душегуба – так Васенька меня едва не убил. А уж обижен был, уж дулся на меня…

Примерно как Мухин-Колорадский.

Обида обидой, но удивлен он был не меньше, чем раздосадован, и немедленно потребовал объяснить, что, собственно, я имел в виду. Я ответил, что он сам сейчас все поймет, и предложил пойти выяснить, кто орал внизу и зачем.

Подозреваю, что презрение к элементарной логике – отличительная черта всех писателей. Вообще говоря, Виталий мог бы и сам догадаться, что я вовсе не искал убийцу. Разумеется, мои измышления насчет возможной виновности всех и каждого казались ему вздором, каковым и являлись. Но, сделав одно, самое простое логическое умозаключение, он не сумел перейти ко второму.

Я не искал убийцу. Чтобы обезвредить, не надо искать.

Мне до сих пор любопытно: пошел бы наш литератор вместе со мной допрашивать телохранителей, как сам предлагал?

Черт его знает. Возможно, и пошел бы, как баран, ведомый на бойню умным козлом. Переложив на козла всю ответственность, в том числе за его, баранью, жизнь. Но быть козлом, даже умным, мне что-то не улыбалось.

Безусловно, и это видно по его версии событий, он полагал, будто я хочу всерьез добраться до убийцы, вот только шаги для этого предпринимаю весьма окольные и путаные. А что мне оставалось делать?