Франк Шетцинг - Стая

Школьница посмотрела на него недоверчиво.

— Попробовать эту вонючку?

— Ничего больше не воняет. Газ улетучился. Но если ты трусишь, давай лизну я.

Подростки захихикали. Девочка медленно нагнула голову и лизнула лужицу.

— Пресная вода, — ошеломлённо сказала она.

— Правильно. Когда вода замерзает, соль, так сказать, вытесняется. Поэтому вся Антарктида представляет собой самый большой в мире резервуар пресной воды. — Борман закрыл контейнер с жидким азотом и снова задвинул его на стеллаж. — То, что вы сейчас видели, и есть причина, по которой добыча гидрата метана — дело очень противоречивое. Если наше вмешательство приведёт к тому, что гидраты станут нестабильными, следствием может стать цепная реакция. Что может произойти, если сойдёт на нет цемент, скрепляющий континентальные склоны? Какое воздействие будет оказано на мировой климат, если глубоководный метан улетучится в атмосферу? Метан — парниковый газ, он может разогреть атмосферу, тогда опять согреются моря и так далее, и тому подобное. Над всеми этими вопросами мы здесь думаем.

— А зачем вообще пытаться его добывать? — спросил другой школьник. — Почему не оставить его там, где он есть?

— Потому что он мог бы решить энергетическую проблему, — горячо воскликнула девочка и шагнула вперёд. — Об этом писали в статье про Японию. У японцев нет собственного сырья, им всё приходится импортировать. Метан мог бы им помочь.

— Ерунда, — ответил мальчик. — Если проблем становится больше, чем при этом решается, то это никакое не решение проблемы.

Йохансону всё больше нравилось тут.

— Вы оба правы, — Борман поднял руки. — Это могло бы стать решением энергетической проблемы. Вот почему это тема уже не только науки. К исследованиям подключаются энергетическое концерны. По нашим оценкам, в морских гидратах связано столько метан-углерода, сколько его во всех известных залежах природного газа, нефти и угля вместе взятых. Только в гидратном хребте около Америки на площади в двадцать шесть тысяч квадратных километров залегает тридцать пять гигатонн метана. Это в тысячу раз больше того природного газа, который потребляют Соединённые Штаты за год!

— Звучит эффектно, — тихо сказал Йохансон Салингу. — А я и не знал, что его так много.

— Его ещё больше, — ответил биолог. — Я не запоминаю цифр, но он всё знает точно.

Борман, будто услышав эти слова, сказал:

— Может быть, в море залегает свыше десяти тысяч гигатонн замороженного метана. Сюда можно добавить резервуары метана на суше, глубоко в вечной мерзлоте Аляски и Сибири. Чтобы у вас было представление о количестве, скажу: все доступные сегодня залежи угля, нефти и природного газа составляют вместе пять тысяч гигатонн, то есть ровно половину. Неудивительно, что энергетики ломают голову над тем, как можно разрабатывать гидрат. Один его процент мог бы удвоить резервы горючего Соединённых Штатов, а ведь они расходуют значительно больше, чем любая другая страна мира. Но это как всегда и повсюду: индустрия видит колоссальный энергетический резерв, а наука видит бомбу замедленного действия. Но мы пытаемся по-партнёрски объединить усилия, разумеется, в интересах человечества. М-да. На этом мы закончим нашу экспедицию. Спасибо, что слушали.

— И кое-что намотали на ус, — пробормотал Йохансон.

— Будем надеяться, — довершил Салинг.

— А я представлял вас иначе, — сказал Йохансон спустя несколько минут, пожимая руку Бормана. — В интернете у вас усы.

— Сбрил сегодня утром. — Борман потрогал свою верхнюю губу. — И даже по вашей вине.

— Как это?

— Я размышлял над вашими червями, стоя перед зеркалом. Червь ползал перед моим мысленным взором и совершал такое вращательное движение, которое моя рука с бритвой почему-то непроизвольно повторяла. Я невзначай сбрил уголок и принёс в жертву науке и остальное.

— Значит, ваши усы на моей совести, — повинился Йохансон.

— Не беспокойтесь. В экспедиции вырастут. На море все обрастают. Не знаю, правда, почему. Может быть, нам нужно походить на искателей приключений, чтобы не страдать морской болезнью? Идёмте в лабораторию. Хотите перед этим чашку кофе? Мы могли бы заглянуть в нашу столовую.

— Нет, мне не терпится увидеть. Кофе подождёт. А что, вы снова собираетесь в экспедицию?

— Осенью, — кивнул Борман, шагая по стеклянным переходам и коридорам. — Мы хотим исследовать субдукционные зоны и холодные источники Алеутов. Вам повезло, что застали меня в Киле. Я всего две недели назад вернулся из Антарктиды после почти восьми месяцев, проведённых в море. И на следующий же день позвонили вы.

— Что вы делали в Антарктиде восемь месяцев, если это уместно спросить?

— Зимовщиков морозил. Учёных и техников. Они высверливают изо льда стержни, из глубины четыреста пятьдесят метров. Разве это не удивительно? Этот древний лёд содержит климатическую историю последних семи тысяч лет!

Йохансон вспомнил сегодняшнего таксиста.

— На большинство людей это не производит никакого впечатления, — сказал он. — Они не понимают, как история климата поможет победить голод или выиграть в очередном чемпионате мира по футболу.

— В этом есть и наша вина. Наука большую часть времени замкнута на себя.

— Ваша сегодняшняя лекция не имела ничего общего с замкнутостью.

— Но я не знаю, есть ли толк от всей этой публичности, — сказал Борман, шагая вниз по лестнице. — Среди всеобщего отсутствия интереса даже дни открытых дверей мало чего могут изменить. Недавно был один такой день. Народу было не протолкнуться, но если бы вы потом спросили кого-нибудь, выделять ли нам следующие десять миллионов на исследования…

Йохансон помолчал. Потом сказал:

— Я думаю, проблема скорее в барьерах, которые отделяют нас, учёных, друг от друга. Как вы считаете?

— Потому что мы мало общаемся друг с другом?

— Да. Или взять науку и промышленность. Или науку и оборону. Все мало сообщаются друг с другом.

— Или наука и нефтяные концерны? — Борман посмотрел на него долгим взглядом.

Йохансон улыбнулся:

— Я здесь потому, что кому-то нужен ответ, — сказал он. — Но не для того, чтобы выжимать его из вас.

— Промышленность и оборона зависят от науки, нравится им это или нет, — сказал Салинг. — Мы-то как раз общаемся друг с другом. На мой взгляд, проблема в том, что мы не можем одинаково взглянуть на вещи.

— И не хотим!

— Правильно. То, что люди делают во льдах, может помочь победить голод. Но с таким же успехом может привести и к созданию нового оружия. Мы смотрим на одно и то же, а видим разное.