Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

Я отвернулся. И что он так задел меня? Раб божий. В натуре — раб. Ну, уж нет, то не про нас. Мы не рабы!

И вдруг я понял, что так угнетало меня всю жизнь, что так понравилось в этом времени — дерзость души у предков, а у нас? Рабская покорность. Смерились с ней в умах, но не в душах. Болела душа, депрессия называется. Или по-нашему, по-пацански — безнадёга.

— Пойдём, отойдём, — позвал меня ещё один бородач, но одетый обычно, не в церковную спецовку. Был он не стар, мордаст, плотного телосложения и даже с брюшком — явно не укрощает плоть постом.

— Можно с тобой поговорить? — спросил он.

— Смотря о чём, — ответил я.

— Зачем ты пришел в храм со знаком наших гонителей на воротнике?

— Госбезопасность что ли? Какие же они гонители? Вот, вы, работаете, проповедуете, вас слышат, кто хочет услышать. Я вот, например.

— Но, они взрывали храмы!

— Ой ли?! Они ли? Когда храмы жгли и попов конями рвали, ЧэКа и не до вас было. В том, что произошло — вина самой корпорации под названием Церковь — самая большая. Не вы ли пытались народ-богоносец в рабов превратить? Не заставляли ли падать ниц при виде сутан или как там ваши спецовки называются? Не погрязли ли в грехе? Золотом и жиром не обросли? Себе ответь, мне не надо. Я и так знаю. Забыли, что главнее — Бог, народ или ваша организация? Не вы стали для народа, а он стал для вас. Итог — закономерен. Народ от церкви отвернулся, но не от веры. В каждом доме — икона. Вы — мешать стали. Лишние между Богом и человеком, а должны были помочь. И сейчас вот, я пришел в храм — душа позвала. А тут, как в конторе продзаготовительного комбината — поди туда, напиши справку, принеси бланк. И креста нужного нет. Ну, нет, так нет. Сам сделаю. И веру свою, и народ свой, и Родину свою пойду защищать. Сейчас это главное для Человечества, а значит и для Бога. А где при этом вы? Не видать вас. И зачем вы народу? Что, еретиком меня назовёшь? Или одержимым? Валяй! Только тяжело народу без духовных отцов, сейчас особенно. А вы приняли позу обиженного страуса — голова в песке, задница к всеобщему пользованию. Ладно, брат, прости. Пойду я. Дел ещё невпроворот.

— Постой. Пойдём со мной. Кажется, у меня ты найдёшь, что ищешь.

— Богатый выбор. Судя по виду — не новодел. Старые вещи.

— Выбирай.

— Сколько стоить будет?

— А сколько дашь. Деньги мне не особо нужны. Я, выражаясь вашим языком, комендант прихода. Я тебе помог — ты мне. Люди должны помогать друг другу.

— Годиться. Сразу видно делового человека. Я это возьму и эту цепочку. Выглядит прочной и не слишком тяжела. Да, нет! Зачем мне золото и эти каменюки? Ты бы сдал их в музей. Если представляют историческую или художественную ценность — то дело. А нет — в Америке на самолёты и грузовики поменяют. Они сейчас нужнее. Нет, ты не подумай — моё личное мнение. И, вот, возьми. Это всё, что есть у меня. Не возьмёшь — и я не возьму твоих подарков. Бери, сгодиться. Ещё у меня должник один есть. Попробую угля вам достать. Зима нынче суровая будет.

— Вот уголь — сейчас дороже золота. А я думал — чем приют топить?

— Приют?

— Мы детей эвакуированных, да и просто бежавших от немца приютили. Подкармливаем, кров предоставляем, писанию божьему учим.

— Так что же ты молчал, недопырь? Этого не надо скрывать.

— Да и хвалиться этим негоже.

— Зачем хвалиться. А люди знают? Может, помогли бы чем. Кто продуктами, кто одёжей. Я, наверное, наших подключу. Может, придумаем что вместе. А много детей?

— Под две сотни уже.

В общем, после благословения старого священника, который тоже со мной поговорил, полетел я в контору. А там — Парфирыч собственной персоной. Проговорили несколько часов. Он вернулся с Москвы не с пустыми руками — сорок новейших противотанковых ружей привёз и боеприпасы к ним. Теперь у нас Отдельный Истребительно-Противотанковый Батальон НКВД. И две сотни ППШ, и пять сотен СВТ, две батареи сорокопяток, батарею 37-мм зениток и десяток зенитных пулемётов ДШК. Живём! Вот только сокрушался, что брони не дали. Ни танков, ни бронеавтомобилей.

— Ага, а ещё эскадрилью ИЛ-2 для прикрытия. И так — отлично. Теперь людей поднатаскать — и в бой. А кто комбат? Вы, Тимофей Парфирыч?

— Нет. Пришлют комбата. А ты ротой займись. Ротным у тебя будет Александр Тимофеевич Степанов, знаешь такого?

— А то! К сыну меня пристроил.

— Или его к тебе. Ты зачем в церковь ходил? И так, как белая ворона, а ещё по церквям шастаешь.

— Уже доложили? За благословением я ходил. И там проблему нашел, требующую нашего вмешательства.

Я изложил Парфирычу о приюте, попросил помощи. Он хищно оскалился.

— Святошам помощь потребовалась?

— Вообще-то нет. Я случайно узнал. Это нам помощь их нужна. Если им предоставить помещения и полномочия, да, просто кивнуть, разрешая — они половину забот об эвакуированных взвалят на себя. Как ни говори, а у Церкви грандиозный организаторский опыт.

— Религия — опиум для народа.

— Тимофей Парфирыч, я тебя умоляю, не повторяй ты этой чуши! Да, какая разница, кто так сказал. Это было верно тогда, не актуально сейчас. И вообще, первый коммунист на Земле — Христос.

— Что?

— Ты, что, не знал? Он же призвал людей построить царство небесное на земле, считай — коммунизм, где всё будет общее, где каждому по способностям и труду, где не будет рабов и господ. А буржуи его распяли.

— Кузьмин! Смирно! Кругом! Марш!

Вот так. Рот мне заткнул.

Я — в роту. Пока шёл думал, как же сделать, что задумал. Опять — команда, авторитет, фокус?

А в роте — анархия — мать порядка! Разорался, как резанный. Ненавижу ментов. А тут их — чуть не сто пятьдесят. Не помогло. Пришлось свернуть пару челюстей.

— Я вас, сукины дети, научу Родину любить! Или вы забыли, где находитесь? Это армия или где? Вы на службе или как? За махновщину буду на месте расстреливать!

— Кто же тебе даст!

Этому умнику я прострелил ногу тут же.

— Кто мне помешает? Я лучше вас тут положу половину, но зато в другой половине буду уверен на все сто! Родина вас кормит, одевает и обувает для чего? Чтобы вы водяру, мрази, жрали? Элита, тля! В Брестской крепости гарнизон месяц бился без еды, воды и надежды. Тоже — НКВД, но видно, другое НКВД! Вот они элита — а вы — бараны. И немец вас будет резать, как скот. Встать в строй! Да, уберите эту падаль отсюда. Он больше не из нашей роты. И сомневаюсь, что вообще в органах задержится. Нале-во! Бег-ом! А-арш! Да, да, бегом! Основное средство передвижения военнослужащего на войне — его ноги. И от того, как скоро вы можете менять своё местоположение — зависит продолжительность вашей жизни. Если вы покидаете место обстрела быстрее, чем противник успевает переставлять миномёты — вы будите жить. Нет — вы корм червей. А какая разница, где вы будите кормить червей — здесь или под Смоленском? Что, барашки, задохнулись? Как же так? Я — в «доспехе», а вы нет. Но, я ещё и разговариваю. Бегом! Пока пирожки домашние из вас потом не выйдут!