Эуджен Чировици - Книга зеркал
– Адвокат толком ничего объяснять не хотел, все отмалчивался, а потом наконец признался, что только через год имеет право подать апелляцию в суд, чтобы меня из психушки выпустили или перевели в другую лечебницу, где режим помягче. Ох, прямо не верится. Все началось с того, что два придурка меня обманули, я одного побил и деньги у него отобрал – всего-то восемьдесят баксов, сигареты дороже стоили… Так вот, из-за этого меня в психушку заперли на целый год, а то и больше.
– А с профессором Видером вы говорили?
– Ну да, он к нам на отделение приходил, вопросы всякие задавал – то картинки ему выбирай, то анкету заполняй, фигня всякая, короче. Мы у него подопытными кроликами были. Ну, я ему сразу и сказал, что, мол, Дуэнн, говнюк эдакий, мне присоветовал на медицинское обследование согласиться, чтобы срок не мотать, а так у меня с головой все в порядке. А профессор посмотрел на меня – бр-р, я до сих пор помню, глаза у него мертвые такие, как у снулой рыбы, – и заявил, что психические расстройства надо лечить, а потому из психушки меня не выпустят, пока он сам этого не разрешит. Такая вот хрень.
Потом у Спэла начались бредовые кошмары, он не отличал сон от яви, а от лекарств становилось только хуже. Все пациенты отделения испытывали ужасные головные боли, тошноту и сыпь на коже. Из-за постоянных галлюцинаций больных приходилось привязывать к кровати.
Годом позже у Фрэнка появился новый адвокат, Кеннет Болдуин, – Дуэнн переехал из Нью-Джерси в другой штат. Спэл объяснил ему, из-за чего и как попал в психиатрическую больницу, и Болдуин подал апелляцию о пересмотре дела. Фрэнка снова заставили пройти медицинское освидетельствование, но экспертную комиссию по-прежнему возглавлял Видер. Просьбу об освобождении не удовлетворили, в переводе в больницу Марлборо было отказано, и Спэл вернулся в психиатрическую лечебницу Трентона.
– А за полгода до того, как я оттуда все-таки выбрался, особое отделение закрыли, таблетки дурацкие давать перестали, голова больше не болела, да и кошмары не мучили, хотя еще долго спросонья приходилось соображать, где я, – продолжил Фрэнк. – Я боялся всего на свете, но вел себя примерно, доказывал, что не псих. Вот скажи, откуда все это на мою голову? Почему со мной так обращались? Ну да, я не паинька, но я ж тогда никого не убивал… А что поколотил придурка, так ведь за дело, он меня первым подставил. Я ж не тварь какая, и вообще…
Спэла отправили на очередное медицинское обследование, и экспертная комиссия (без участия Видера) удовлетворила просьбу адвоката выпустить пациента под надзор. Спустя несколько недель, в октябре 1987 года, Фрэнк Спэл вышел из больницы.
Жить ему было негде: хозяин дома, где Фрэнк снимал комнату, продал все его пожитки за долги; старые приятели не хотели с ним знаться из страха перед копами. Лишь один из них, американец китайского происхождения, сжалился над Фрэнком и на несколько дней его приютил.
Вскоре Спэл устроился судомойкой в паб неподалеку от Принстон-Джанкшен, а хозяин паба позволил Фрэнку ночевать в кладовой. Профессор Видер жил по соседству, в Западном Виндзоре, и Спэл начал его выслеживать, чтобы отомстить за свои страдания. Он решил, что Видер, Дуэнн и остальные нарочно отбирали подсудимых для проведения секретных экспериментов. Спэлу не удалось отыскать Дуэнна, поэтому он сосредоточил всю свою ненависть на Видере.
Он разузнал адрес профессора, выяснил, что тот живет один, в отдельно стоящем особняке. Сначала Спэл собирался подстеречь его на улице, под покровом темноты, но потом сообразил, что лучше пробраться в дом. Об убийстве Фрэнк не помышлял, просто хотел избить своего мучителя. Он отобрал бейсбольную биту у каких-то подростков, обмотал ее полотенцем и спрятал на берегу озера, близ профессорского особняка.
К тому времени он завел знакомство с барменом, Крисом Слейдом, уроженцем Миссури. Слейд, которому надоело жить в Нью-Джерси, заранее подыскал работу в сент-луисском трейлерном парке и позвал Фрэнка с собой. Приятели собирались уехать после рождественских каникул, поэтому Спэл решил ускорить события.
Бар закрывался в десять вечера, и в половине одиннадцатого Спэл пробирался в профессорский сад и следил за домом. К профессору часто приходили двое – какой-то парень, судя по всему студент, и высокий бородач, подсобный рабочий. На ночь в доме они не оставались.
– Двадцатого декабря я уволился из бара, объяснив хозяину, что переезжаю на Западное побережье. Хозяин со мной расплатился наличными и подарил две пачки сигарет. Я отправился в верховья Ассунпинк-крика, дождался темноты в каком-то дровяном сарае и до профессорского особняка добрался часам к девяти вечера. В гостях у профессора был тот самый студент, они выпивали в гостиной.
Описать молодого человека Спэл не смог, сказал только, что парень ничем не отличался от прочих хлыщей, живших на кампусе. Дня за три до убийства Спэл едва не выдал себя – парень, стоя у окна, наверняка заметил бы постороннего в саду, но помешала метель.
– По-моему, этого студента звали Ричард Флинн, – сказал я. – А девушки там не было?
– Нет, не было, – уверенно ответил Спэл. – Только профессор и этот тип. Так вот, я пришел к девяти, а студентик умотал в одиннадцать. Профессор остался один. Я еще минут десять подождал для верности, а потом хотел позвонить в дверь и врезать профессору между глаз, как только он мне откроет. Но он, как по заказу, распахнул окна в сад и ушел наверх. Я забрался в дом и спрятался в прихожей.
Потом профессор вернулся в гостиную, захлопнул окна и уселся на диван. Спэл подкрался сзади и стукнул Видера бейсбольной битой по голове – несильно, потому что профессор вскочил и обернулся. Спэл, заранее надевший лыжную маску, чтобы профессор его не узнал, обежал диван и раз десять ударил Видера, сбив его с ног. Он хотел было ограбить дом, но тут щелкнул замок в двери, и Спэл, выскочив в окно, скрылся в ночи.
Бейсбольную биту он выбросил в реку, заночевал в дровяном сарае на берегу Ассунпинк-крика, а наутро, встретившись со Слейдом на Принстон-Джанкшен, уехал в Миссури и лишь потом узнал о смерти профессора.
– Наверное, я его слишком сильно ударил, – сказал Спэл. – Вот так и стал убийцей. И вообще, каждый раз – как во сне, даже не верится, что это я натворил. А все из-за таблеток, которыми нас в психушке пичкали. Не, я не к тому говорю, что, мол, вины моей нет, – какая сейчас разница?
– Вас же под надзор выпустили, – напомнил я. – И что, никто не всполошился, когда вы из Нью-Джерси уехали? Вас в розыск не объявили?
– Не знаю. Уехал и уехал. Ко мне никто не приставал, и до две тысячи пятого года все было в порядке, а потом меня за превышение скорости арестовали, и понеслось. А как адвокат узнал, что меня в трентонском дурдоме держали, так и потребовал медицинского освидетельствования, только комиссия на этот раз признала меня вменяемым, вот меня и осудили. Смешно, правда? Когда я был в здравом уме, меня в психушку отправили, а теперь, когда я и сам понимаю, что с головой не все в порядке, к смертной казни приговорили.
– Послушайте, с тех пор много лет прошло, какие-то подробности наверняка забылись… Вы уверены, что у профессора в гостях был только этот двадцатилетний парень? Может, вы из своего укрытия не заметили еще кого-нибудь? Вы же из сада подглядывали…
– Не-а, больше никого там не было. Ты же сам дело расследовал, помнишь, какой там особняк…
– Да.
– Ну вот, в сад выходили два огромных окна и застекленная дверь. Если в гостиной жалюзи поднимали, то, когда свет горел, вся комната была на виду. Профессор и студент у стола сидели, трепались о чем-то, а потом студентик свалил и Видер один остался.
– Они ссорились?
– Не знаю, я ж не слышал.
– Значит, парень часов в одиннадцать ушел?
– Наверное… Может, в полдвенадцатого, но не позже.
– А на профессора вы напали спустя минут десять?
– Ну да. Сначала я в дом через окно забрался, спрятался, а потом он спустился, ну я его и приложил. Может, не десять минут прошло, а двадцать, не знаю. Помню, у меня еще пальцы не отогрелись, когда я первый раз его ударил, поэтому с ног сразу и не сбил.
Я смотрел на Спэла и никак не мог сообразить, почему его имя не упоминалось в расследовании, ведь мы рассматривали версию, что убийство совершено одним из бывших пациентов профессора, в отместку.
Да, Джозеф Видер возглавлял экспертную комиссию в сотнях медицинских освидетельствований. Да, безалаберность прокурора неимоверно усложняла действия следователей: он все время менял свою точку зрения, заставлял отбрасывать разрабатываемые версии, поэтому ни одну проверку нам не удалось довести до конца. Журналисты обвиняли полицию в некомпетентности, в газетах писали всякую чушь, а у меня в машине была припрятана бутылка, и я не без оснований предполагал, что меня вот-вот турнут с работы за пьянство. Если честно, в те дни меня меньше всего занимали поиски убийцы Джозефа Видера – снедаемый жалостью к себе, я искал лишь оправданий своего поведения.
