Кир Булычев - Вид на битву с высоты
Вагон-холодильник, до которого мы наконец добрели, стоял в тупике одного из запасных путей, уткнувшись в бревенчатый ограничитель.
Дверь в него была полуоткрыта.
Джо сказал:
– Залезай.
– Наручники снимешь? – спросил я.
– Где надо, там и снимут.
– Мы куда-то собрались путешествовать? – спросил я.
Джо врезал мне по шее – ответить я не мог, даже лягнуть не успел. Больше он со мной не разговаривал.
Но подсадил меня – с руками пред собой в кандалах трудно влезть в холодильник.
В холодильнике было до удручения пусто и пахло дезинфекцией.
Послышался скрип тормозов. Кто-то еще приехал.
В двери вагона появился торс Порейки. Сзади него подсвечивали станционные огни. Я угадал его по характерному жесту – он расчесывал свои три волоска.
– Если хочешь остаться жив, – сказал он, – будешь молчать. Сейчас придут сюда мои ребята. На твое счастье, они пока не знают, что ты предал нашу организацию. Но с вами в вагоне поедет Джо. И если ты хоть разок пикнешь, он ребятам расскажет, и как ты Аркашку убил, и как ты на ментов пашешь. Ясно?
Мне было все ясно и разговаривать с Порейкой не хотелось.
Под ложечкой щекотало – сейчас все выяснится! Мы куда-то должны ехать.
Куда? Если они меня не убили, значит, я дождусь ответа. И мне хотелось ответить Порейке: «Конечно же, я буду паинькой, конечно, я сделаю все, чтобы меня не били и не обижали, потому что мне очень хочется узнать, что за подлость ты задумал».
Дверь в вагон двинулась и закрылась. Я сначала не понял почему, но потом услышал новые голоса снаружи. Видно, подъехали другие люди.
Говорил генерал. Его высокий со взвизгом голос дергал слова за ниточки, вытаскивая их из фраз:
– Родина надеется на вас! В ваших руках ее будущее! Сейчас, в дни унижения и позора, до которых довели нас те, кто развалил и уничтожил Советский Союз...
Я не стал дальше прислушиваться. Он выдавал очередную передовицу из газеты «Патриот».
– Последний парад наступает!.. – запел вдруг генерал.
Кто-то подхватил песню. Еще один. Но хоровое пение не получилось.
А уже говорил Рустем Марков:
– По выполнении задания каждый получает компенсацию в десять минимальных зарплат, сорок процентов в конвертируемой валюте. Я не хочу ставить под сомнение вашу преданность идеалам, за которые отдавали жизнь Павлик Морозов и Павка Корчагин, но я понимаю, что каждому нужно материальное поощрение, чего мы никогда не отрицали.
Потом Порейко спросил:
– Надеюсь, наша экспедиция сохраняется в тайне? Кто из вас, сволочи, проговорился? Матери, кошке, любовнице? Не бойтесь, мы ничего не сделаем. Но вы должны понять, что вся судьба нашей благородной миссии зависит от неосторожно сказанного слова. И если ты проговорился, что уезжаешь, то признайся и уходи. Уходи, ложись спать и забудь.
Молчание.
– Значит, никто?
– Никто, – сказал чей-то молодой голос.
– Тогда – по вагонам, друзья! – Это был голос самого Рустема!
– Славные ребята! – сказал генерал.
Дверь в холодильнике отъехала в сторону, и в вагон начали влезать люди, в основном молодые – мне их было плохо видно.
– Рассаживайтесь, – сказал Одноглазый Джо, который влез одним из первых, – садитесь на пол, скоро нас прицепят к составу.
Джо начал считать нас по головам. Получилось двадцать два человека.
– Двадцать два, – сказал он, высунувшись наружу.
Заметившие меня ребята с удивлением поглядывали на фигуру человека, сидевшего на четвереньках в углу. Руки я спрятал между коленями, и наручников не было видно.
Некоторые здоровались со мной.
Я отвечал или просто кивал. Джо поглядывал на меня, но не возражал.
– Кто еще будет? – спросил Джо.
– Сейчас, одну минуту, – сказал Порейко.
Машина резко затормозила. По звуку мотора – «газик». Голос знакомого мне милиционера Петрова сказал:
– Поднимайте груз!
Было слышно, как они возятся у машины. Хлопнула дверь.
– Мотайте отсюда! – приказал Порейко.
Я слышал, как укатил «газик», а Жора с Порейкой подсадили и втолкнули женщину. Руки у нее были тоже закованы. Она была без чувств и свалилась у двери.
Я ждал, что это будет Рита, хоть и надеялся, что в свои набеги они не берут женщин. Но взяли.
Кто-то из ребят наклонился над ней.
В вагоне было полутемно.
– Это кто? – спросил парень из угла.
– Это не Ритка Савельева? – спросил другой голос.
– Отставить разговорчики! – приказал Джо. – Сейчас будет темно. Несколько минут придется потерпеть.
– Что тут, лампочки нет? – удивился кто-то.
– Для тебя не сделали. Как прицепят к составу, – сказал второй, – будет энергия.
– Правильно, – сказал Джо.
Он лязгнул засовом, закрывая вагон изнутри.
– Всем сесть на пол и сохранять тишину, – приказал Джо.
Мне слышно было, как ребята садятся на пол.
И тут мое внимание привлек легкий шум. Я поднял голову – под потолком я увидел небольшое, забранное сеткой отверстие. Оттуда шел газ.
Они накачивали холодильник газом.
– Эй, ребята, – сказал я. – Послушайте, газ идет!
Кто-то нервно засмеялся.
– А ты не пускай газы, вот и не пойдет, – сказал еще кто-то, и все захохотали.
Я чувствовал почти неуловимый запах газа и опасность его – но ничего сказать не успел, потому что действовал этот газ чертовски быстро.
Меня приподняла легкая нежная рука и понесла, покачивая, над землей, и это движение становилось все быстрее, и я исчез.
Часть II
КОРШУН
В третьем взводе был придурок по кличке Попугай. Он говорил: «Дождичка хочется. Вот дождик пойдет, травка поднимется». Коршун думал, что Попугай из баптистов. Он точно не знал, кто такие баптисты, но был уверен, что здесь баптисты долго не живут. Так и случилось. После отбоя Попугай пошел по нужде. Они его и подстерегли. А потом его голову за вал кинули, да еще выбрали, гады, небоевой день. Так люди не делают. Но разве это люди?
Сначала третий взвод хотел мстить. Не потому, что Попугая любили, кому он нужен – этот Попугай вонючий! Но потом комроты сказал: «Забудьте, мальчики, про эту птичку. Не хочу я вашими жизнями рисковать из-за безголового трупа».
Голову Попугая закопали за клумбой санатория. Разумеется, это была не клумба и санаторий – не санаторий, но говорят, что раньше сюда приезжали бароны и даже бывали поединки.
Коршуну было скучно. Душа ныла. Бывает такое чувство у человека: нытье души. Как будто сейчас придет понимание собственной жизни, а вместо этого тебе показывают скучное кино про чужую смерть.
Но поминки по Попугаю взвод устроил. Выдали всем водку, и Коршун пил из своей знаменитой боевой чашки. Боевые чашки делают из черепушек, но покупать и продавать их грешно – ты должен или сам врага убить в бою, или получить чашку по наследству от товарища. У Коршуна была чаша их воеводы или какого-то другого шефа. Когда Коршун его зарубил в рукопашной, оттуда присылали, предлагали обмен. Но Коршун, конечно же, не согласился. Он вычистил черепушку от мозгов, пропесочил ее, потом отпилил как положено и послал с вестовым в штаб. Там Сизяк оправил чашу в золото – тонкий краешек из золота. Стала ценная вещь.
Оруженосец комкора приставал к Коршуну, просил от имени своего господина. Ему тоже не повезло. Не столько ценная вещь, как почетная. У дружинников мало ценностей, и переходят они по наследству от погибших к тем, кто еще погибнет. Погибают все, даже мухи, – одни от старости, другие от стрелы или топора. Хотя Коршуну еще не приходилось видеть человека, который бы умер от старости, впрочем, и от болезней люди умирают редко – и не на передовых позициях. Наверное, в городе, там, далеко, в тылу.
От водки не было пьяного чувства. Она на вкус была нормальная, водка как водка. А вот влияния на организм не оказывала. Некоторые рассказывали, как раньше, бывало, загуливали, и еще рассказывали, как заваливали баб. Чего ж не рассказывать. Коршун был не таким старым, и у него не было хвоста памяти. Он всегда был здесь, на переднем крае. Ну не то чтобы с рождения, когда оно было – рождение! Как себя помнит, он всегда солдат. Защитник отечества. В этом смысл его жизни, и в этом состоит его честь. Если он уйдет с позиции, если оставит свой пост, то лучше пускай его растерзают души тех невинных людей, которых он оставил на поругание врагу.
Сразу после поминок пришел комроты Шундарай, косоглазый, рожа поперек себя шире – и откуда только такие люди появляются? – но хитрый, свой, если надо что добыть для роты или сберечь людей – ему цены нет. Так что для Коршуна что Шундарай, что Ганнибал – все одно, был бы свой и настоящий патриот. Откуда у него в голове возникло слово «Ганнибал», Коршун не задумывался. В голове у людей часто возникают непонятные слова или даже картинки – у каждого бывает. На них можно обращать внимание, а можно и не обращать. Некоторые ходят к полковому жрецу, тот может истолковать, а может сделать укол. Но чаще всего достаточно поговорить – Вавила Коршуну как-то объяснял, что видения и слова происходят из прошлой жизни. Каждый человек, как учит религия, рождался уже тысячу раз, рождался, жил, умирал, защищал своих близких или даже был облаком – это сложная наука, не всем по зубам. И в тех, старых жизнях бывают непонятные вещи и непонятные люди – человек ведь бывшее насекомое. Но это не освобождает его от ответственности перед народом и своими родными.
