Александр Соколов - Тайна прикосновения

— Товарищ! — крикнула она военному, стараясь привлечь к себе внимание. Его усталые глаза прошлись по Пашиной фигуре, он подошёл к окошку, давая понять, что готов выслушать.

— Не можете ли помочь позвонить мужу? Через неделю на фронт, а…

— Да вы что, шутите? Все линии переполнены! Пишите телеграмму, постараюсь до вечера отправить. — И он протянул Паше чистый бланк.

Что она может написать Ване в телеграмме? Подумав, она адресовала телеграмму на совхоз:

«Ваня! Найди для Бори, чтобы смотрела за ним, женщину непризывного возраста. Твои родители всё-таки пожилые, всякое может быть. Если захочешь меня разыскать — адрес у Анны».

Паша не могла знать, что в это время Иван подъезжал в поезде к Воронежу, что уже на следующий день он явится в военкомат и запишется в десантноштурмовую бригаду на том основании, что у него к тому времени был десяток прыжков с парашютом.

В эту ночь, вернувшись из роддома с новорожденным сыном, Паша так и не сомкнула глаз. Она ловила каждый звук, доносившийся из детской кроватки, поминутно вскакивала, чтобы глянуть на малыша. Несколько раз ходила в детскую, чтобы накрыть старшего, Бореньку.

Иван спал, она слышала его неровное дыхание с хрипами. С лёгкими у него был непорядок. Тогда, в сорок первом, все набранные в десантно-штурмовую бригаду проходили медкомиссию. На рентгене у Ивана обнаружили тёмное пятно в лёгком. Его срочно отправили в больницу, подлечили, затем обком назначил его директором совхоза в Алешках. «Товарищ! Войскам необходимо продовольствие! Считайте это задание партии личным фронтом!» — эти слова прозвучали из уст первого секретаря обкома как приказ.

«Ничего! Теперь я сама займусь его здоровьем. Вон как исхудал на своей работе!» — подумалось Паше, и вновь, в темноте этой ночи, её посетило ощущение счастья, вновь она вспомнила, как встретились они с Иваном спустя два года разлуки, как она рыдала в его объятиях и как он шептал ей со слезами на глазах: «Паша, родная!»

Пурга за окнами неожиданно закончилась, и через плотные шторы проглянул бледный лунный отсвет. Встав в очередной раз, Паша подошла к окошку, отодвинула штору. Небо очистилось, звёздные россыпи опадали на белую землю. Над всем вокруг властвовала царица ночь: луна была полной, её холодный ровный свет ложился на ветки деревьев, покрытые снегом, крыши соседних домов, устланные белым покрывалом.

Такая же зима выдалась и в сорок втором году, под Ельней и Вязьмой. Войну Паша вспоминать не любила, но в эту ночь пришли мысли: ведь её, Паши, сейчас могло не быть, она могла закоченеть мёртвой колодой в снегу, как и сотни тех, кто остались лежать на полях под Вязьмой.

Может, какая-то высшая сила оставила ей жизнь, или это только случайность?

Для неё война прошла как страшный сон, с которым нужно было смириться. Каждый день нужно было мириться с тем, что пробуждения от этого сна не будет и вокруг тебя реальность, в которой чудовищный механизм перемешивал человека с землёй и превращал его в саму эту землю.

Земля, пожирающая своих детей.

Этот образ прижился в её сознании там, на полях смерти, когда перед глазами каждый день проходили сотни изуродованных тел, лиц с мучительными гримасами боли. Легче было с теми, кто уже не страдал!

Когда их эшелон тронулся на западный фронт, она была ещё наивной девчонкой, считавшей, что война кончится через два месяца: наши герои-соколы, летающие на полюс, опрокинут стервятников и добьют агрессора на его территории, а она вернётся к своему сыну.

Первая же бомбёжка под Ельней лишила её надежды: родных соколов в небе не оказалось — только чужие самолёты со свастикой.

Они выскакивали из вагонов и бежали в лесополосу: вой пикирующих штурмовиков заставил её вжаться в землю, и она успела увидеть, как фельдшер Анатолий Липатов, бежавший рядом, делает свои последние шаги: половина его головы, обрызгав её кровью, летит куда-то в сторону.

Толя Липатов, красавец и балагур, этот вредный «прилипала»! Ещё вчера они сидели в вагоне при свете тлеющей свечи, он рассказывал истории про медиков, все смеялись.

Утвенко приказал вырыть могилу здесь, за лесополосой. Вместе с Толей схоронили ещё троих из роты подвоза. На бугорках земли вбили колышки из веток, нашлись дощечки для фамилий. Пунктуальный Утвенко вписал каждому в изъятые документы место захоронения.

Позже всем этим занимались специальные команды, а им выпал удел принимать раненых и умирающих, начались ночи без сна.

«Шитовский» полковой медицинский пункт (по фамилии комполка Шитова) расположился в четырёх километрах от линии фронта, в совхозе Шарапово, в лесистой местности. Здесь раньше разводили лошадей, которых теперь забрали для армии, осталась большая рига, забитая сеном. Не слишком густой лес вряд ли мог скрыть палатки, поэтому Утвенко принял решение обосноваться в брошенном строении: здесь хватало места для складирования оружия, для подсобных материалов и носилок, для сортировочной и перевязочной. К тому же в любой момент могла поступить команда на перемещение, и с палатками — только потеря времени.

Утвенко приказал ротным санитарам рыть окопы на случай налёта и уже оперировал первых раненых. Паша помогала ему, она носилась по большому пространству риги, отдавая распоряжения полкового хирурга.

Теперь она знает, что спасало на войне: нехватка времени! Некогда было переживать. Она помнит первого раненого: молоденький мальчишка с оторванной ногой. Кровавая культя торчит на носилках, но он сам не видит её и только повторяет обескровленными губами: «Что со мной?.. Сестричка. Что?»

Белобрысый, глаза голубые. Она взяла его руку, чтобы посчитать пульс, и, уткнувшись лицом в край гимнастёрки, пропитанный грязью, заплакала: этот запах земли, смешанный с запахом крови, будет теперь всё время с ней.

«Паша! Не время для соплей! Завтра и нас с тобой убьют! Готовь инструмент!» — услышала она грозный голос Утвенко.

Странно, здесь он совершенно перестал матерно ругаться!

С этого момента Паша старалась не вглядываться в страдающие лица раненых. Чтобы успеть им помочь, она должна всё делать быстро. Ящик рядом с перевязочным столом быстро наполнялся окровавленными бинтами, портянками, разорванными гимнастёрками. Перевязочных пакетов не хватало, и там, на передовой, раны обматывали чем придётся, не обработав поверхности антисептиком.

Как она теперь понимала Утвенко, заставлявшего солдат в мирное время проходить науку первой помощи при ранениях! Ведь зачастую бойцы, имевшие ранения средней тяжести, гибли от потери крови, инфекций.

Утвенко не прекращал операции и ночью, при свете луны. Керосиновую лампу зажигали, когда луны не было вовсе. Высокие большие окна риги закрыть было нечем, полковой хирург запретил запускать двигатель для освещения. Утром над ними кружила немецкая рама, и результаты этих полётов явились уже после обеда. В пятистах метрах от них обосновался расчёт крупнокалиберных гаубиц, где с маскировкой, видно, не сильно постарались. Паша впервые узнала, как «поют» тяжёлые снаряды фашистов. Пролетая над ними, они падали, казалось, совсем рядом, земля вздрагивала, и строение риги сотрясалось, как карточный домик. Раненых вытащили в траншеи, все укрылись в окопах. Один Утвенко остался возле полевого телефона. Вскоре он вызвал к себе Пашу: