Север Гансовский - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 8

Федор Никанорович спустился в подвал. Свет проникал сквозь щели в громадных валунах, на которые опирался венец дома. Свет был странно матовый: крыло самолета было почти целиком втащено в глубь дома, наружу торчал только его край. По крылу-то и съехал в подвал пожарник. Здесь была мастерская. Вокруг валялись инструменты, разный металлический хлам. На специальной стойке — автомобильный мотор; на оси уже укреплен бронзовый винт, лопасти которого были грубо обрублены и носили следы ручной обработки напильником. Тут же лежало и второе крыло, уже размеченное и частично распиленное. Контуры распила говорили о том, что сооружаемая в подвале лодка должна была иметь значительные размеры. В стороне стояли бачки, снятые с самолетов, возвышалась горка промасленных банок с консервами. Все подтверждало, что Ганюшкин готовился к серьезной экспедиции.

Федор Никанорович отодвинул разрезанное крыло от стены. За ним лежал комок какого-то тряпья.

— Ну-ка, посвети, — попросил он пожарника.

Пожарник равнодушно поднес электрический фонарик, луч дрогнул и заплясал над тряпьем; там, за крылом лежало все, что осталось от бабки Петровны.

Была в доме и еще одна находка. В груде лопнувших от огня пузырьков Федор Никанорович обнаружил один целый. Почему его пощадил огонь, было трудно понять. Федор Никанорович встряхнул пузырек и посмотрел на свет. Сквозь синеватое стекло в пузырьке метнулась и пропала чья-то тень.

«Отдам Пасхину, — решил Чернышев, — пусть покопается… Может быть, мне показалось…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Домашний кабинет Памфила Орестовича Пасхина помещался в комнатке столь узкой и темной, что иначе как каморкой его нельзя было назвать. Единственная «роскошь» — настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром в латунном кольце. Юрий Васильевич ожидал, что Пасхина, профессора, заведующего кафедрой госпитальной хирургии, эрудиция которого была широко известие, окружают книги, но книг не было. Пока Пасхин, оставив Юрия Василевича в кабинете, ушел хлопотать, чтобы им дали чаю, Юрий Васильевич небрежно развернул томик, лежавший на столе, но прочесть ни слова не смог. Строки была заполнены непонятыми буквами, похожими на распустивших усы жуков-древоточцев, нанизанных не длинные нити.

— Это на бенгали, — сказал Пасхин, возвратившийся в кабинет.

Сквозь открытую дверь донеслось:

— Муза, папка просит вскипятить чайник? Ты слышишь? У него какой-то тип сидит.

Пасхин покраснел и торопливо закрыл дверь.

— Дочери, — сказал профессор, потирая озябшие руки, — такой народ. Но они, безусловно, вскипятят, и целый чайник, вы не сомневайтесь.

В голосе Пасхина Юрий Васильевич не уловил особой уверенности. Однако не прошло и сорока минут, как дверь отворилась и на пороге кабинета появилась девушка.

— Идите пить чай, — сказала она строго.

Пасхин и Юрий Васильевич покорно последовали за ней длинным полутемным коридором. В большой и светлой столовой за столом сидели еще две девушки. Девушка, которая привела их в столовую, первой протянула руку и сказала:

— Муза.

— Юрий Васильевич, — смущенно промямлил Дейнека и церемонно поклонился.

— Мы не называем наших имен, так как не считаем, что они у нас есть, — серьезно заметила старшая, подавая гостю розетку с голубичным вареньем, — Наш милый папочка решил быть оригинальным за чужой счет, к сожалению, за наш счет. Видите ли, Егор Семенович, наш палочка увлекался музыкой…

— Нашего гостя зовут Юрий Васильевич, — перебила ее Муза.

— А ты помалкивай! — вмешалась третья девица, уминавшая бутерброд завидных размеров. — Гамма сама знает, кого как зовут.

— Да, так Сигизмунд Феофанович должен знать, что наш папочка увлекался музыкой и под впечатлением некоей сонаты нарек свою среднюю дочь Музой. Ей повезло, я считаю, не так ли Пересвет Челубеевич? Поразительно повезло!

— Что же, — не без вызова ответил Юрий Васильевич, — Муза — отличное имя, и вообще дело разве в имени?

— Я им то же самое говорю, — сказал Памфил Орестович, — но они и слушать не хотят, совсем вышли из повиновения. Так и хочется иной раз взять ложку и — прямо по лбу…

Памфил Орестович довольно энергично взмахнул чайной ложечкой, будто намеревался тут же привести свою угрозу в исполнение.

— Вы правильно заметили, что Муза — отличное имя, — продолжала Гамма, — но что касается моего имени, то это совсем другой разговор.

— Но «гамма» это тоже что-то музыкальное? — расхрабрившись, спросил Юрий Васильевич.

— Если бы, если бы, Аристарх Хрисанфович, музыкальное… Но нет, это результат еще одного увлечения нашего милого папочки, на этот раз математикой. Это такая греческая буква, Стратилат Петрович, и я удивляюсь, почему наш папочка не заглянул подальше в алфавит, почему я не «Фи», почему я не «Лямбда», почему я не «Пси», наконец? Что вы на это все скажете, Леопольд Драгомирович? И почему мою сестру зовут не «Ижица», наконец? Но нет, Мустафа Тутанхамонович, наш папочка изучает японский язык и нарекает свою меньшую дочь названием японского острова. Вот так, взял и назвал — Кюсю. Как вам это нравится?

— Но какое это может иметь значение?

— Вам это, безусловно, безразлично, уважаемый Тихон Лукич, безусловно. Кроме всего прочего, вы мужчина. А нам каково? Только мы познакомимся с молодым человеком, только он кому-нибудь из нас сделает предложение, как родители этого барбоса начнут рвать на себе волосы и умоляют его не делать глупости. Они не представляют себе в качестве невестки особу, названную в честь японского острова. Вот такие ограниченные люди, Эдвин Баядерович.

— Но меня зовут Юра, — взмолился Юрий Васильевич, которому начало казаться, что за столом действительно сидят все эти Пересветы Челубеевичи и Аристархи Хрмсанфовичи. — Просто Юра… Это когда я начал преподавать, так меня стали называть по имени отчеству, и я уже привык.

— Ах, вы уже привыкли! — воскликнула Муза. — Быстро, быстро. Скажите, Юра, вы женаты?

Юрий Васильевич пропустил мимо ушей этот прямой вопрос, уши, впрочем, у него запылали.

— Никакого внимания, — наставительно произнес Пасхин и, продолжая разговор, начатый в кабинете, сказал: — так вы теперь понимаете, Юрий Васильевич, как передаются индивидуальные различия?

— Да, ваша теория чрезвычайно интересна… Я тоже думал…

Юрий Васильевич, несомненно, сообщил бы Пасхину, о чем именно он думал, но Муза перебила его.

— Какие вы все ученые, даже противно, — сказала она. — А мы совсем темные и глупые, и с нами даже говорить неинтересно. Да знаете ли вы, кто мы такие? Сказать им, девы, или пусть умрут учеными дураками?