Грег Бир - Головы

Она долго молчала, буравя меня взглядом. Потом посмотрела на дискету и снова села за стол.

- Очень скоро вы убедитесь во всем сами, - сказал я и выложил ей все факты, подтверждающие мою правоту. Их оказалось более чем достаточно: логологисты, нанятые на работу Стартаймом, Фредерик Джонс с его иском к церкви, три неизвестных препарата, доставленные с Земли, наш научный триумф - прокручивание назад и перевод последних моментов, оставшихся в их памяти. Наверное, в голове у нее происходило что-то невообразимое: чехарда мыслей, сталкивающихся друг с другом, переходящих одна в другую. Но на лице ее не отражалось ничего, кроме холодного бешенства.

- Я не вижу ни одного убедительного довода в вашем рассказе, мистер Сандовал, - сказала она, когда я замолчал.

Тогда я включил запись, сделанную самим Тьери в последние годы жизни. А затем запись последних моментов, запечатлевшихся в его кратковременной памяти, не только звуковую, но и визуальную, которую Ро с грехом пополам перевела по просьбе Томаса. Лица, вначале совершенно ни на что не похожие, постепенно приобретали все более узнаваемые очертания. Это были воспоминания, которые пришли к нам, минуя личных переводчиков, - сырые, совершенно не обработанные. На экране показался офис, в котором его настигла смерть, громадные, во весь стол, руки, потом все замелькало. Взгляд его беспорядочно заметался по комнате, и уследить за зрительными образами становилось все труднее. А потом звук и изображение стали медленно угасать. Запись закончилась.

Президент сидела, судорожно вцепившись в стол, не в силах оторвать взгляд от дисковвода.

Когда я наклонился вперед, чтобы забрать дискету, Фиона внезапно схватила ее дрожащими руками и с яростью швырнула в дальний угол офиса, так что она отскочила от стены из пенного камня и шлепнулась на метаболический ковер.

- Как видите, это не розыгрыш, - сказал я. - И мы потрясены не меньше вашего.

- Пошел вон, - еле слышно прошептала Фиона. - Сейчас же убирайся к черту!

Я повернулся и направился к выходу, но, прежде чем дошел до двери, Фиона разрыдалась. Плечи ее обмякли, лицо было закрыто ладонями. Я направился было к ней, чтобы хоть как-то успокоить, но после очередного "пошел вон" решил последовать совету.

- Ну, и как она отреагировала? - оживился Томас. Я сидел в его апартаментах, но мысли мои витали за миллионы миль отсюда. Я размышлял о грехе, совершить который прежде казалось мне делом совершенно немыслимым. Томас плеснул мне земной мадеры, и я залпом осушил стакан. А потом принялся рассматривать сквозь кубические файлы стену его жилой комнаты.

- Вначале она мне не поверила.

- А потом?

- Пришлось ее убедить. Проиграть запись. - Я упорно избегал смотреть на Томаса.

- Ну, и что было дальше?

- Она расплакалась.

- А потом?

Я посмотрел на него недоуменно, с оттенком укоризны.

- Она не прикидывалась, Томас. Я просто убил ее этой новостью.

- Очень хорошо! И как же она поступила?

- Выгнала меня из офиса.

- И не договорилась о следующей встрече?

Я покачал головой.

- Очень похоже, что ты действительно пробил брешь в ее обороне.

- Это уж как пить дать, - сказал я невесело.

- Это просто здорово! Теперь мы выиграли немного времени. Так что отправляйся-ка домой, Мики, и отдохни хорошенько. Свою вину ты искупил сторицей.

- Я чувствую себя последним дерьмом, Томас.

- Если ты и дерьмо, то честное. Ты ответил ударом на удар. Теперь вы квиты. - Он протянул мне руку, но я так и не стал ее пожимать. - И запомни: ты сделал это ради семьи, - сказал он, вдруг посуровев.

И все-таки у меня никак не выходили из головы эти слезы, безудержный гнев и растерянность, которую испытывает человек, столкнувшийся с предательством.

- Спасибо тебе, Мико, - снова сказал Томас.

- Называй меня Мики, - попросил я, уходя.

Враждебность, направленная наружу, обязательно влечет за собой и враждебность, обращенную внутрь себя. Этот закон действителен для любого среза общества и даже для отдельных индивидуумов. Причиняя вред каким-то людям, будь то даже враги, ты вредишь и самому себе, по частицам отбирая у себя самоуважение и представление о самом себе. Наверное, говорил я себе, это все равно что вести полномасштабную войну или даже еще хуже. Расправляясь со своими врагами, ты постепенно убиваешь прежнего себя. Если в душе твоей осталось достаточно места, чтобы вместить нового человека, чтобы совершить это полное перерождение, то ты вырастаешь и начинаешь смотреть на вещи более зрело, но при этом и с большей долей грусти. Если же места оказывается недостаточно, ты умираешь внутри себя или сходишь с ума.

Укрывшись внутри теплой и сухой цистерны, я мог наслаждаться физическим комфортом, но от душевных терзаний не избавился. Мысли слились в какой-то нескончаемый, беззвучный монолог, вроде тех, что произносят герои шекспировских пьес. Все мои бесчисленные "я" собрались вместе, чтобы схлестнуться в словесном поединке.

Мне уже стало неловко за ту вспышку ярости, что я обрушил на голову Томаса. Хотя я понимал, что вспышка была неизбежной, но этот человек превратил меня в послушное орудие, к тому же очень действенное, и больно уязвил тем самым мое самолюбие. Тот нелегкий путь, на который я встал, помог мне узнать Фиону Таск-Фелдер совершенно с неожиданной стороны. Оказалось, что она вовсе не бездушный монстр, а обычный, не лишенный слабостей человек, просто-напросто разыгрывающий партию, как считает правильным, но не ради укрепления собственного могущества, а следуя чьим-то приказам.

Интересно, как подействует эта новость на ее боссов, этих генералов бесчисленной, сильно политизированной, сугубо светской армии логологистов?

Если благодаря Томасу новость просочится в широкие круги триадской общественности, то к чему побудит она ревностных приверженцев логологизма?

Логология, вначале являвшаяся навязчивым бредом одного человека, широко распространилась среди масс в результате благоприятного стечения обстоятельств и действия объективных законов общественного развития. Она превратилась в самосохраняющийся, а со временем и сильно разросшийся институт. Нам удалось расшифровать поток сознания человека, стоявшего у истоков этого сумасшествия. Теперь не составляло никакого труда в одночасье лишить иллюзий всех членов этой церкви и, возможно, полностью ее разрушить. Но это не принесло мне никакого удовлетворения.

Я сожалел об утраченной идеологической невинности, о том состоянии счастливого неведения, в котором пребывал всего каких-то три месяца назад. Через десять часов после возвращения из Порта Инь я покинул цистерну, чтобы снова пересечь белую линию.