Филип Дик - Духовное ружье

— И что происходит?

— Я не знаю, — сказала осторожно Лиля.

Он испугался. За нее. За то, что они сделали — и могли бы сделать в любое время, когда захотят.

— Вы не замечаете никаких проявлений? — спросил он. — Вы не замечаете никаких проявлений? — спросил он. — Более глубокое проникновение в состояние транса? На более длительное время? Меньше побочных эффектов? Вы должны заметить хоть что-нибудь. Улучшение ваших эскизов. Должно быть, они дают вам его, чтобы улучшить ваши эскизы.

— Или спасти меня от смерти, — сказала Лиля. Его внутренний страх стал еще более острым.

— Почему от смерти? Объясните. — Он старался говорить тихо, чтобы не выказывать никаких чувств, чтобы голос звучал совершенно естественно. — Даже если принять во внимание квазиэпилептоидную природу…

— Я очень больной человек, — перебила Лиля. — Психически. У меня, как они называют это, «депрессии». Но это не депрессии, и они это знают. Вот почему я провожу, и всегда буду проводить много времени в Институте Павлова. Меня очень сложно держать в нормальном состоянии, Ларс. Все очень просто. Это продолжается каждый день, а формофан помогает. Я принимаю его. Я с радостью принимаю его, потому что я не люблю «депрессии» или как там они называются. Вы знаете, что это? — Она быстро наклонилась к нему. — Хотите знать?

— Конечно.

— Я однажды понаблюдала за своей рукой. Она высохла и отмерла, и стала словно рука трупа. Она сгнила и превратилась в пыль. Затем тоже самое произошло со всей мной. Я перестала жить. А потом — я снова стала живой. Но уже по-другому, как будто в следующей жизни. После того, как я умерла… Скажите же что-нибудь. — Она замолчала.

— Ну что ж, это должно заинтересовать уже существующие религиозные учреждения.

Это было все, что Ларс мог придумать в тот момент. Лиля спросила:

— Как вы думаете, Ларс, мы вдвоем, можем сделать то, что они хотят? Можем мы предложить им то, что они называют «духовным ружьем?» Ну, вы понимаете. Я не хочу называть это, настоящее оружие?

— Конечно.

— Но откуда?

— Из того места, которое мы посетим. Мы как будто примем псилоцибин. Который напоминает, как вы знаете, адреналиновый гормон эпинефрина. Но мне всегда нравилось думать об этом, как будто мы принимаем теонанакатил.

— Что это такое?

— Это слово ацтеков. Оно значит «тело господне». — Он объяснил: — Вам он известен под именем алкалоида. Мескалина.

— А мы с вами посетим одно и то же место?

— Вероятно.

— А где это, вы говорили? — Лиля откинула голову в ожидании, слушая и глядя. — Вы не сказали. Вы не знаете. А я знаю.

— Тогда скажите.

— Я скажу, если только вы примете формофан, — сказала она. Лиля поднялась и исчезла в соседней комнате. Вернувшись, она протянула ему две белые таблетки.

По необъяснимым для него самого причинам — хотя, откровенно говоря, его это совершенно не интересовало, — он деловито, даже не возражая, выпил эти две таблетки со своим пивом. И они моментально застряли у него в горле. Казалось, что они просто прилипли к пищеводу, но были уже за той чертой, когда он, прокашлявшись, мог выплюнуть их. Наркотик теперь стал частью его. Из чего бы он не состоял, как бы он ни воздействовал на него — он принял его из-за доверия. И вот что получилось.

Вера не в наркотик, вдруг понял он, в Лилю Топчеву. Лиля, к его вящему удивлению, сказала:

— Любой, кто сделал это — проигравший человек. — Она, казалось, была грустна, но не разочарована. Как будто его вера в нее вызвала к жизни какой-то глубокий инстинктивный пессимизм. Или это было чем-то большим? Славянским фатализмом?

Ему бы засмеяться, ведь он карикатурно представлял ее себе. Хотя, по правде говоря, он еще ничего не знал о ней, и сейчас еще не мог разгадать ее.

— Сейчас вы умрете, — сказала Лиля. — Я давно хотела сделать это. Я боюсь вас. — Она улыбнулась. — Мне всегда говорили, что если я когда-нибудь подведу их, квбэшные головорезы, работающие в Запад-Блоке, выкрадут вас, доставят в Булганинград и будут использовать, а меня выбросят туда, что они называют «свалкой истории». В старомодном смысле. Так, как делал Сталин.

— Я даже на секунду не верю, что то, что вы говорите мне, правда.

— Вы не верите, что проделали весь этот путь сюда, чтобы быть убитым мной?

Он кивнул.

После паузы Лиля со вздохом произнесла:

— Вы правы.

Он с облегчением бессильно расслабился, дыхание снова стало ровным.

— Я боюсь вас, — продолжала она. — Они угрожали мне, постоянно напоминали о вас. Дошло до того, что я просто возненавидела саму мысль о вас. И я думаю, что вы умрете. По-другому не бывает. Все до вас тоже умирали. Но не от того, что я сейчас дала вам. Это был мозговой метаболический стимулятор, напоминающий серотонин. Именно то, что я сказала. И я дала его вам, потому что мне смертельно хочется узнать, какое действие он произведет. Знаете, что я хочу сделать? Попробовать ваши два наркотика вместе с моими. Мы не только соединим наши таланты. Мы еще и смешаем наши метаболические стимуляторы — и посмотрим, что получится. Потому что… — Лиля помедлила как ребенок, старающийся за внешним спокойствием скрыть возбуждение. — Нам должно повезти, Ларс. Обязательно.

Он убежденно ответил:

— Нам все удастся.

И тут, сидя со своим пивом в руке, лениво рассматривая банку (датское пиво, темное, очень хорошего сорта), Ларс почувствовал, как наркотик начинает действовать.

Внезапно, очень быстро, как занимающийся огонь, он захлестнул его.

И Ларс, шатаясь, вскочил на ноги прыжком — пивная банка выпала из его рук, откатилась, содержимое ее пролилось на ковер. Темное, уродливое, пенящееся, как будто здесь убили большое животное и из него, теперь беспомощного, уходила жизнь. Словно, подумал он, я вступил на дорогу смерти, несмотря на все то, что она говорила. Господи Боже! Я дал себя убить просто из-за того, что покорен ей.

Чему же я подчиняюсь, подумал он. Смерть может замаскироваться. Она может найти укрытие в туманных словах, а ты будешь думать, что это нечто совершенно иное — высшая власть, какое-то чувственное и свободное качество, от которого ты в восторге. Это все, чего просишь — просто для себя. А вместо этого, ты — в ее власти. Не их, а в ее власти. Они бы хотели гораздо большего, но они не готовы просить даже смерти.

Но ты щедро отдал себя, одним выстрелом. Им это не понравится. Тирания имеет свою скорость течения. Преждевременно побежишь навстречу смерти — и тебя никогда больше не оценят. Вот если бы ты старался уползти, зацепиться за что-нибудь, отойти в сторону, пытаться исчезнуть каким-то иным путем! Или хотя бы, не дай Боже, сражался в полный рост…