Рэймонд Хоуки - Последний козырь

— Дорогой, посмотри, сколько людей собралось! Даже больше, чем на аэродроме!

Президент надел солнцезащитные очки и тоже посмотрел в окно. Внизу он разглядел несколько домов, магазины и бензоколонку, развалины посреди небольшого сада и горстку пальмовых деревьев, скрашивавших серость пейзажа.

Идея превратить район вокруг Доти-авеню в своего рода памятное место понравилась президенту. Но мысль о том, что ему придется присутствовать на церемонии открытия, пришла слишком поздно, и с этим фактом приходилось мириться, хотел он этого или нет.

Президент встал с места и надел пиджак, направляясь к двери вертолета, приземлившегося во дворе колледжа Эль-Камино.

Спустившись на землю, президент, вместо того чтобы направиться к ожидавшим невдалеке машинам, пошел к цепи полицейских, сдерживавших при помощи металлического заборчика всех тех, кто приветствовал президента и Первую леди. Толпа пришла в восторг. Несколько минут президент и его жена шли вдоль заборчика, пожимая протянутые руки, улыбаясь и непрестанно повторяя «хэлло» и «очень приятно встретиться с вами», пока начальник охраны, опасаясь, что толпа прорвет оцепление, не отвел президентскую пару в сторону.

— Еще минуту, Хэнк, — просил президент. — Еще одну минуту.

Но тот был неумолим. Президент понимал, что здесь ему было легко поверить, что «Последний козырь» был необходим, а там, на том проклятом месте, он знал, будет чувствовать все иначе.

Сто тысяч человек собрались на месте, которое должно было стать национальным памятником, и были разделены на две группы. В первой группе были родственники тех, кто погиб в ту страшную ночь. Они сидели около развалин дома № 1400 по Доти-авеню перед платформой, с которой должен был говорить президент. Вторая группа, намного превышавшая первую, располагалась по обе стороны Гриншо-авеню, переименованной теперь в Авеню-галактик, и могла видеть президента, когда он проедет по улице, и слышать его выступление через мощные динамики.

Президент ехал стоя в открытом «линкольне», подняв приветственно руки и улыбаясь. Вдруг перед медленно идущей машиной упал небольшой сверток, раскрылся, и легкий ветер подхватил тонкие красные лепестки роз. Вслед за первым из толпы полетел второй, потом третий пакет с розовыми лепестками, а потом еще и еще, и вскоре президент, мотоциклисты почетного эскорта и все, кто был в машине, были покрыты, как брызгами крови, нежными красными лепестками.

Обсуждая церемонию, президент попросил, чтобы в первых рядах тех, кто будет стоять на улице, были бы пострадавшие от действий террористов.

Президент остановил машину и вышел. В сопровождении Первой леди и двух охранников он подошел к безногой десятилетней девочке, сидевшей в инвалидном кресле на колесах, чтобы пожать ее единственную руку, потом он поговорил с национальным гвардейцем, парализованным пулей неизвестного снайпера, и потрепал по щеке маленького мальчика, обожженного напалмом.

Офицер полиции, ехавший в передней машине, обеспокоенно посматривая на часы, недоумевал: уж не собирается ли президент пройти оставшийся путь до Доти-авеню пешком?

Наконец, с опозданием на тридцать пять минут кортеж прибыл на площадь, и президент вместе с сопровождавшими его лицами поднялся на платформу, на которой уже давно собрались представители его кабинета, объединенного комитета начальников штабов, директора и распорядители благотворительных организаций. Во время речей, которые затем последовали, он ни разу не поднял глаз, ни разу не обернулся на руины за своей спиной.

Наконец наступила его очередь. Он встал и подошел к трибуне, украшенной золотисто-голубой президентской эмблемой. Раздалась овация, он ждал, пока аплодисменты затихнут, но они продолжались. Тогда президент поднял ладони, показывая, что достаточно, но этот жест вызвал новый взрыв аплодисментов. «Боже мой! — подумал президент. — Почему они не перестанут?»

Постепенно аплодисменты утихли, и президент взял в руки пачку желтых листков, на которых Уолкрофтом, ныне специальным помощником президента по связи с общественностью, была написана его речь.

— Когда американские астронавты впервые вышли за границы нашего мира, они несли с собой наше послание: «Мы пришли с миром для всего человечества»…

«Человечества… человечества… человечества…» — донесло многократно повторившееся эхо мощных динамиков, и президент, несмотря на палящую жару, вдруг почувствовал озноб, услышав эти слова, отраженные стенами пустых домов.

Оставалось еще несколько страниц, и он молил бога, чтобы эта мука поскорее кончилась.

Президент покинул трибуну, прошел быстро через платформу и спустился вниз, где его ожидал один из помощников с большим лавровым венком. Взяв венок обеими руками, президент в полнейшей тишине направился к гранитному обелиску, воздвигнутому у места катастрофы Когда он наконец дошел до него, руки дрожали от тяжести венка, и он едва не уронил его, опуская у подножия обелиска. «Как только вернемся, устрою скандал парням из протокольного отдела за то, что не могли придумать что-нибудь полегче», — зло подумал он.

Подул свежий ветер, и вдруг президент почувствовал, как что-то попало в глаз. Он поморгал, но это не помогло, и он хотел потереть глаз пальцем и почти уже поднял руку, как в этот момент за развалинами раздался первый залп артиллерийского салюта. Президент стал «смирно», опустив руки. Глаз слезился, и он почувствовал, как по щеке поползла слеза, за ней другая, теперь заслезился и второй глаз. Пока гремел салют и играл горнист, президент стоял неподвижно, а на экранах телевизоров крупным планом показывали его лицо, по которому текли слезы.

К четырем часам дня двадцать первого декабря температура в форте Детерик понизилась до пяти градусов мороза, и северный ветер, несущий первые зимние снежинки, незаметно пробрался через все ограждения и теперь гулял по темным и покинутым лабораториям.

Билл Барринджер, последний из тех, кто еще оставался внутри когда-то сверхсекретных помещений, спешил закончить приборку своего кабинета и потом навсегда покинуть его. С самого утра он неважно себя чувствовал, а теперь еще разболелось горло и тряс озноб, несмотря на теплое пальто и электрические камины, которые он включил. Оставалось сжечь последнюю пачку бумаг, и он опускал лист за листом в специальную печь.

Теперь было необходимо проверить помещения, где сидели цензоры, просматривавшие переписку ученых. Взяв свой чемодан, Билл пошел к двери и остановился, чтобы еще раз убедиться в порядке.

Он с сожалением уезжал отсюда. Работа была не очень-то трудная, можно было бы еще поработать за такие деньги.