Боб Шоу - Ночная прогулка

– Буду благодарен. – Теллон, внезапно ослабев, встал в стороне, пока она накрывала брата одеялом. Они вошли в дверь в задней стене холла и оказались в желто-белой кухне, на которой лежал отпечаток неопрятного холостяцкого жилья. Хелен Жюст несла аптечку. Он сел у захламленного стола и позволил ей обработать его руку. Касания ее пальцев казались лишь чуточку более материальными, чем тепло ее дыхания, пробегавшего по содранной коже. Он поборол соблазн разнежиться от давно позабытого ощущения, что о нем заботятся. Нью-Виттенбург был далеко на севере, а эта женщина стала новой помехой на его пути.

– Скажите мне, – произнесла она, – заключенный Уинфилд действительно...

– Мертв, – подсказал Теллон. – Да. Автострелки не промахнулись.

– Мне очень жаль.

– Осужденного врага лютеранского государства? Откуда эти эмоции?

– Не пытайтесь говорить со мной таким образом, заключенный Теллон. Я знаю, к примеру, что вы сделали с господином Черкасским, когда вас арестовывали!

Теллон сердито засопел:

– А вы знаете, что он сделал со мной?

– Глаза? Вы повредили их в результате несчастного случая.

– К черту глаза. Вам известно, что он надел на меня мозго-мойку и попытался начисто стереть мою жизнь, как вы только что стерли пятна с этого стола?

– Господин Черкасский – высокопоставленное должностное лицо Эмм-Лютера. В его действиях не могло быть ничего личного, субъективного...

– Забудьте об этом, – отрывисто сказал Теллон. – Последуйте моему примеру. Что бы со мной ни случилось тогда – я об этом забыл.

Когда она обработала его руку и заклеила рану пластырем, он попробовал согнуть пальцы:

– Буду ли я снова играть, доктор?

Ответа не было, и он остро, так, что мурашки побежали по спине, ощутил нереальность происходящего. Хелен Жюст ускользала от него; он был не в состоянии представить себе ее как женщину с конкретной индивидуальностью, вообразить ее место в обществе этой планеты. Физически он мог видеть ее разве что мимолетно, когда она косилась на собственное отражение в кухонном зеркале. Также он заметил, что она все время косится в сторону полки, на которой лежат несколько странных маленьких мешочков, сшитых из мягкой кожи. Их назначение оставалось для него загадкой; потом он вспомнил о птице Жюста и о том, что она была выдрессирована для соколиной охоты.

– Ваш брат – он в самом деле болен, мисс Жюст?

– Вы о чем?

– Как он пользовался электроглазом? Скажем, нравилось ли ему охотиться вместе со своими птицами? Бегать с собаками?

Она отошла к окну и уставилась на дальние деревья, темнеющие на фоне красного зарева рассвета, и только потом ответила:

– Это вас не касается.

– А по-моему, касается, – сказал он. – Сначала я не понимал сути происходящего. Я знал, что скоро придет Черкасский. Некогда было дожидаться телекамер, и я решил смотреть глазами других людей. Вот и все дела. Мне и в голову не приходило, что я дал жизнь новому виду извращения, какого еще не видела империя.

– Вы хотите сказать, что вы...

– Нет, я-то нет. Я удирал, у меня были совсем другие проблемы. Но та женщина из Свитвелла – та самая, которую я якобы изнасиловал, она пользовалась электроглазом, пока я спал. Она занималась любовью с кошками, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Почему вы думаете, что Карл тоже такой?

– Это вы так думаете, хотя я не знаю, почему. Это видно по тому, как вы настойчиво твердите, что он – безобидный отшельник. Конечно, может быть, в его случае секс ни при чем. Я считал, что когда человеку, долгое время пробывшему слепым, возвращается зрение, это далеко не всегда дает то счастье, какое ожидается. Прозревший может быть подавлен, угнетен... Скажем, чувством неполноценности от того, что внезапно вновь оказался на равных с остальным человечеством и теперь, если пасуешь или проигрываешь, уже ничего нельзя списать на увечье. Насколько, должно быть, приятнее чувствовать себя, например, соколом, с острыми глазами, с еще более острыми когтями... И с узеньким таким сознанием, просто не вмещающим слабость, поражение, совесть и все остальное... а знающим только, как охотиться и раздирать когтями...

– ПРЕКРАТИТЕ!

– Простите. – Теллон сам от себя не ожидал такой тирады, но он хотел пробиться к ней и чувствовал, что в каком-то смысле это удалось. – Вы лечите только раны, нанесенные вашим братом? У меня в спине дыра...

Хелен Жюст помогла ему спустить форменную рубашку с плеч и задохнулась, увидев гигантскую кровавую запеканку у него на спине. Теллон тоже чуть не задохнулся, получив изображение. Раньше он никогда по-настоящему не сознавал, какая жуть и мерзость могут описываться в справочниках фразой: «опасное поверхностное ранение». Да, это оно и было «опасное – поверхностное – ранение».

– Вы можете что-нибудь с этим сделать – конечно, если не считать ампутации моих плеч?

– Думаю, смогу. Бинтов и тканесварочного вещества из моей аптечки на эту рану не хватит, но Карл держит такие вещи здесь, в буфете. – Она открыла буфет, нашла санитарные материалы и принялась обрабатывать его плечо влажной тряпкой, осторожно удаляя с поверхности грязь.

– Это огнестрельная рана?

– Да.

Теллон рассказал ей, как это случилось. Он почти убедил себя, что она – сочувственная слушательница, но тут ему в голову внезапно пришла одна мысль.

– Если вы знали, что ваш брат держит здесь аптечку, – проговорил он медленно, – зачем вы ходили к машине за своей?

– Не знаю. Инерция, автоматизм... С такой раной ваше место в постели. Почему бы вам не сдаться? Тогда вы получите надлежащую помошь.

– Пардон. Сейчас я что-нибудь съем, потом я вас свяжу – вашего брата тоже – и уйду своей дорогой.

– Далеко не уйдете.

– А может, и уйду. Разве вам так уж это важно? У меня сложилось впечатление, что после той историйки вы и Павильон разошлись, как в море корабли. И сейчас вы здесь в силу чего-то подобного, а? Угадал? Вас выгнали?

– Заключенный Теллон, – сказала она ровным голосом, – беглые каторжники не допрашивают служащих тюрьмы. Сейчас я приготовлю завтрак. Я и сама хочу есть.

Теллона приятно обрадовала ее реакция. Он снова влез в свою униформу, потом нашел медицинский жгут и связал Карлу Жюсту запястья и лодыжки. От этого здоровяка пахло бренди. Теллон вернулся на кухню и сел на стул, чувствуя, как спину покалывает тканесварочный состав. Пока Хелен Жюст готовила что-то похожее на яичницу с ветчиной, он почти уверился, что это как раз и есть яичница с ветчиной. За время завтрака Карл Жюст дважды начинал стонать и слегка шевелиться. Каждый раз Теллон разрешал Хелен Жюст сходить и посмотреть на брата.

– Я же вам говорил, что он, в порядке, – сказал он. – Он большой, сильный мальчик.