В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

- А вот еще одно письмо, - прервала мадам Рамо мое беспокойные размышления.- Я получила его от Феликса год назад, но это все равно.

И она стала читать вслух:

- "Дорогая мама! Я жив. Итак, год, как я в Кайенно. Каторга - это каторга. Но страшнее этой гвианской каторги были те дни, когда я, капитан французских колониальных войск, обязан был приказывать другим уничтожать деревни, стрелять в стариков, женщин и детей. На военной службе в колониях я долго подчинялся присяге и делал черное дело. Но настал час, и душа моя открылась. Я глубоко задумался о судьбе моей Франции. Постепенно я почувствовал, что не буду участником колониальных преступлений моего правительства. А смерти... смерти я и на войне не боялся.

Напиши брату в Россию, что сделать мою душу ясной и спокойной помогло его письмо о том, что такое свобода и что такое деспотизм.

Я уверен: брат согласится со мной во всем. Ты ведь воспитала нас честными людьми.

Будь здорова, дорогая, и спокойна за меня. Я знаю, что брат посылает тебе деньги. Он никогда не оставит тебя.

Обнимаю тебя. Твой сын Феликс".

Я стоял ошеломленный. Что же это такое? Тот, кого считали погибшим, жив!..

- Позвольте предложить вам чашку крепкого чая или лучше кофе, - мягко сказала мадам Рамо. - Не отказывайтесь. Прошу вас.

С этими словами мадам Рамо ушла. Из-за закрытой двери послышалось звяканье ложечек, чирканье спичек; скрипнула дверца буфета, зазвенела посуда.

Я стал перечитывать письмо с подписью "Вотрен". Задумался. Верить ли письму, которое подписал человек, заменивший свое имя именем литературного героя из произведения Бальзака? Но мать Феликса Рамо понимает, что имя Вотрена - выдумка, и верит письму. Итак, судьба Феликса связана с каким-то Ветреном!

Но кто же... кто этот Вотрен? И какая странная подпись! Буква "н" отлетела от остальных и в решительном завитке чем-то напоминает букву "п", как писал ее Наполеон, ставя свою подпись на бумагах.

ХИНА И ПАРА ВЯЗАНЫХ ШЕРСТЯНЫХ ЧУЛОК

Пелисъе. 10 октября. Ночь

Дневник Веригина

Мадам Рамо в кухне варила кофе. Аромат его постепенно проникал через закрытую дверь, наполнял гостиную.

Голова моя шла крутом. Надо было сосредоточиться.

Не выпуская из рук письма Вотрена, я стал разглядывать гобелен, который закрывал целую стену этой комнаты. На гобелене во всех подробностях был выткан сбор винограда в Бургундии. И радостная праздничность струилась от этой картины.

Почтенная поселянка с веселым видом опрокидывает корзинку винограда в огромную бочку, где бородатый поселянин (наверно, ее муж), поглядывая на нее, давит виноград. А вдали от них, у другой бочки, молодая поселянка, улыбаясь, держит ведро вина, а хорошо причесанный юноша льет вино в бочку.

Суетливые дети подбирают виноградные кисти. Вместе с поселянами трудится и сеньор. Он в праздничной одежде. Ему помогает красивая блондинка с задумчивым взглядом. Л в другом конце виноградника какие-то очаровательные дамы в тяжелых платьях из красного бархата нежными перстами срывают гроздья винограда и укладывают в корзинки. Вдали на холме высится замок. И, наверно, ум художника занимала одна трогательная идея: о совместном труде владельцев замка и простых поселян.

Я загляделся на гобелен и даже не сразу услышал, как в комнату вошла старушка Рамо.

- Мосье смотрит на гобелен... Его сорок лет назад привез из Парижа Огюстен, мой муж, - сказала она, положив салфетку на пеструю бархатную скатерть.

Затем она принесла блестящий медный кофейник и две узкие маленькие чашки.

- Мой Огюстен был художником, - продолжала мадам Рамо. Но его обидели в Париже. Посмеялись над его картинами. И тогда он стал моряком... Прошу вас, чашечку настоящего турецкого кофе... - И мадам Рамо подвинула мне чашку кофе и корзиночку с домашним печеньем. Она смотрела на меня добрыми глазами, слегка склонив голову набок. - Мосье, видно, очень устал.

- Да. Устал.

- О, моим сыновьям тоже досталась нелегкая жизнь! Но они у меня честные мальчики.

Она на мгновение задумалась, потом вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась со свертком в руках.

- Вот хина, - тихо, как бы про себя, сказала она. - Вот шерстяные чулки. Для сына. Эти чулки - чистая овечья шерсть. Я связала их своими руками. Сколько моих слез упало на эту работу!

- А как передать?

- О мосье! - вырвалось у нее. - Если б вы знали, как я жду этого моряка, что принес письмо от какого-то Вотрена! Этого человека или кого-либо другого. Как я жду! Но господи, господи, сколько же ждать! Может быть, день, может быть, год! А сын мой умрет, не дождется лекарства.

Мадам Рамо перевела на меня вопрошающий, скорбный взгляд своих черных глаз.

- Начинается ночь, - прошептала она. - Я не сплю и говорю себе: вот хина для Феликса, а сам Феликс без хины, может быть, сегодня ночью умрет. Если б я была в силах сама отвезти ему хину! Но ревматизм часто укладывает меня в постель. Добрая соседка тетушка Фланш неделями ухаживает за мной. Кто же, кто переплывет океан ради моего сына? Никто. - И она низко опустила голову. Губы ее чуть дрогнули.

- Я! Я отвезу! - вырвалось у меня.

И разве мог я сказать иначе?

МУЗЫКАЛЬНЫЙ АЛЬБОМ

Атлантический океан

Шхуна "Лютеция"

13 октября 1863 года

Дневник Веригина

Ветер надувает паруса. Шхуна "Лютеция" держит курс на Гвиану. Как найду я там этого сказочного Вотрена? Волны с грохотом бьют о борт шхуны, гонят шхуну все дальше и дальше от Франции и все ближе и ближе к Французской Гвиане.

Я сижу в своей каюте. Я - корабельный врач на этой шхуне. Уже произвел осмотр всей команды.

За дощатой перегородкой каюты чуть слышны голоса матросов, волны лижут, трогают борт шхуны, а она, чуть поскрипывая, все плывет и плывет со своим торговым грузом к берегам Гвианы.

Как я очутился здесь, на борту шхуны "Лютеция"?

О том, что торговая шхуна "Лютеция" отплывает во Французскую Гвиану, я узнал, скитаясь по Гаврскому порту.

- Какое мне дело, есть ли у вас диплом врача или нет! сказал мне капитан "Лютеции". - Отвечайте, сколько вам платить?

- Нисколько!

- Что-то подозрительно! Но я ничего не боюсь. Плывите. Беру вас. Кормить буду.

- Но я обязан предупредить: моя врачебная практика...

- Опять о том же! Надоело. Я моряк! А восемь лет назад воевал под Севастополем. Видел, знаю работу русских медиков. У меня глаз морской. Наметанный.

- А помещение, господин капитан?

- Отдельная каюта. Будут больные - прикажу притащить к вам на койку. Все! Сказал - завтра отплываем!

Шхуна "Лютеция", 15 октября

Дневник Веригина

"Марсельеза"! Ее бодрый напев - в моей каюте. И льется он из старинного альбома с украшениями из бронзы.

Здесь, в маленькой каюте, я раскрываю этот музыкальный альбом с удивительными рисунками. Его передала мне мадам Рамо для своего сына в Гвиане. (Можно подумать, что чуть я сойду на берег, так сразу же попаду в объятия Феликса!)