Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Достаточно времени для любви

— От четвертой, да? Посмотрим… от Мег Харди?

— По-моему, она была у вас третьей. Я от Эвелин Фут.

— А, да! Хорошая была девушка. И пухленькая, и хорошенькая, и ласковая, а плодовита, как черепаха. А какой кулинар… Слова плохого ни разу не сказала. Таких теперь больше не делают. Лет на пятьдесят, наверно, помоложе меня, только этого не было заметно: я и седеть начал, когда мне уж стукнуло полтораста. И знала о моем возрасте: каждый из нас имел родословную с указанием даты рождения. Спасибо тебе, сынок, что напомнил мне об Эвелин — она восстановила во мне веру в женский пол, когда я ее уже почти потерял. А что еще сохранилось о ней в архивах?

— То, что вы были ее вторым мужем и от вас она имела семерых детей.

— Жаль. А я надеялся, что найдется и фото. Хорошенькая была, улыбчивая. Когда мы познакомились, она была замужем за одним из моих кузенов, за Джонсоном, мы с ним вели общее дело. По субботам мы с кузеном, Мег и Эвелин собирались за пивом и пиноклем[12]. А потом мы поменялись — законным путем, через суд, когда Мег решила, что ей больше нравится Джек… да, Джеком его звали… И Эвелин не возражала. Не только на бизнесе — на нашем пинокле это не отразилось. Одно из достоинств Семей Говарда в том и состоит, что мы исцелились от ядовитого порока ревности за многие поколения до того, как это сделала вся наша раса. Пришлось — при таком-то положении дел. А у тебя ее стерео не найдется? Может быть, голограммы? Как раз тогда, кажется, Фонд начал делать снимки для брачных контрактов.

— Посмотрю, — пообещал я. И тут мне пришла в голову блестящая идея. — Лазарус, как все мы знаем, в Семьях время от времени повторяются одни и те же физические типы. Я запрошу в архивах список женщин, происходящих от Эвелин Фут и проживающих на Секундусе. Есть достаточно большая вероятность того, что среди них может оказаться двойняшка Эвелин — вплоть до улыбки и доброго характера. И тогда… если вы пройдете полную реювенализацию — не сомневаюсь, что она не менее Иштар будет стремиться устранить всякие…

Старейшина отмахнулся.

— Айра, я ведь сказал — нечто новое. Назад не вернешься. Конечно, ты в состоянии подыскать девицу, которая до десятого знака будет похожа на Эвелин, такую, какой я ее помню. Но все равно не хватит одной важной вещи. Моей молодости.

— Но если вы закончите реювенализацию…

— Умолкни! Вы способны наделить меня новыми печенкой, желудком и сердцем. Вы можете смыть оставленную возрастом ржавчину с моих мозгов, и, воспользовавшись тканями клона, возместить утраченное… Вы способны дать мне новое клонированное тело. Но вам никогда не сделать меня прежним наивным юнцом, находившим невинные удовольствия в пиве, пинокле и обществе толстушки жены. Меня с ним будет объединять лишь память — и то уже немного. Забудем об этом.

Я спокойно сказал:

— Предок, желаете ли вы снова жениться на Эвелин Фут или нет, вам, как и мне, известно — я ведь тоже не раз проходил эту процедуру, — что по окончании полной программы восстанавливается не только телесный механизм, но и желание жить.

Лазарус Лонг выглядел недовольным.

— Ах, конечно. Излечивает от всего, кроме скуки. Черт побери, мальчик, какое ты имел право лезть в мою карму? — Он вздохнул. — Но и в преддверии ада нельзя находиться до бесконечности. Скажи им, чтобы продолжали свое дело.

Я удивился.

— Я могу зафиксировать это, сэр?

— Достаточно моего слова. Но я не отпускаю тебя с крючка. Тебе по-прежнему придется являться ко мне и выслушивать мои откровения до тех пор, пока реювенализация не исцелит меня от подобного ребячества… кроме того, не забывай про свои исследования. Ты должен отыскать нечто действительно новое.

— Согласен, сэр, и на то и на другое — я дал обещание. Один момент — скажу компьютеру.

— Машина уже слышала обо всем от меня. Разве не так? — Лазарус помолчал. — Имя-то у нее есть? Неужели не дали?

— О, конечно. Нельзя же столько лет без него обходиться — хотя это просто чудачество…

— Не чудачество, Айра. Машины — как люди, поскольку сотворены по нашему подобию. Им присущи наши достоинства и недостатки — только в увеличенной форме.

— Специально я не придумывал имени, Лазарус, — но зовут ее Минервой. С глазу на глаз я кличу ее Занудой — потому что одна из ее обязанностей напоминать то, чего забывать нельзя. Минерва для меня как человек — ближе любой из моих жен. Нет, она еще не зарегистрировала ваше решение, пока просто поместила его во временную память. Минерва!

— Si, Айра.

— Будь добра, говори по-английски. Старейший решил пройти полную антигерию. Внеси эти данные в постоянную память, передай в архивы и реювенализационную клинику Говарда для исполнения.

— Выполнено, мистер Везерел. Мои поздравления. И вам, старейший, тоже. Живите, сколько хотите и любите, пока живы.

Лазарус вдруг заинтересовался машиной, что не удивило меня, поскольку за столетие нашей «совместной жизни» Минерва то и дело давала мне поводы для удивления.

— Спасибо, Минерва. Только ты, детка, удивила меня. Кто ж теперь говорит о любви, этом главном пороке нынешнего столетия? Как случилось, что ты предлагаешь мне вспомнить сие древнее чувство?

— Это показалось мне уместным, старейший. Или я ошиблась?

— Нет, вовсе нет. И зови меня Лазарусом. Но сперва скажи, что тебе известно о любви. Что есть любовь?

— На классическом английском на ваш второй вопрос можно ответить многими способами; на «лингва галакта» он не имеет прямого ответа. Следует ли отключить все определения, где глагол «любить» эквивалентен глаголу «нравиться»?

— Конечно. Речь не о том, что я «люблю» яблочный пирог или музыку. Я имею в виду любовь в старинном ее доброжелательном смысле.

— Согласна, Лазарус. Тогда остающееся можно подразделить на две категории: «эрос» и «агапэ» — и определить каждую самостоятельно. Я не могу познать «эрос» на собственном опыте, поскольку не обладаю телом и необходимой для этого биохимией. Посему могу предложить либо общие определения, выраженные в словах, либо количественные обобщения статистических данных. Но в обоих случаях я не сумею проверить свои утверждения, поскольку не наделена полом.

«Черта с два, — буркнул я себе под нос. — Ты самка, ничуть не хуже кошки в пору». Но технически она была, конечно, права, и мне часто бывало стыдно перед ней, лишенной возможности испытать радости секса, хотя она была способна на это куда больше иных человеческих самок, наделенных всеми необходимыми железами, но лишенных чувства сопереживания. Но я никому не говорил об этом. Анимизм — и в особо легкомысленной разновидности… желание «жениться» на машине, столь же пустое, как плач младенца, недовольного тем, что вырытую в саду ямку нельзя утащить домой. Лазарус прав: моего умишка мало, чтобы распоряжаться планетой. Но сам-то он кто такой?