Филип Дик - Духовое ружье

— Вам он известен под именем алкалоида мескалина.

— А мы с вами посетим одно и то же место?

— Вероятно.

— А где это, вы говорили? — Лиля откинула голову в ожидании, слушая и глядя. — Вы не сказали. Вы не знаете. А я знаю.

— Тогда скажите.

— Я скажу, если только вы примете формофан, — сказала она.

Лиля поднялась и исчезла в соседней комнате. Вернувшись, она протянула ему две белые таблетки.

По необъяснимым для него самого причинам — хотя, откровенно говоря, его это совершенно не интересовало, — он деловито, даже не возражая, выпил эти две таблетки со своим пивом. И они моментально застряли у нем в горле.

Казалось, что они просто прилипли к пищеводу, но были уже за той чертой, когда он, прокашлявшись, мог выплюнуть их. Наркотик теперь стал частью его. Из чем бы он не состоял, как бы он ни воздействовал на него — он принял его из-за доверия. И вот что получилось.

Вера не в наркотик, вдруг понял он, в Лилю Топчеву.

Лиля, к его вящему удивлению, сказала:

— Любой, кто сделал это — проигравший человек. — Она, казалось, была грустна, но не разочарована. Как будто его вера в нее вызвала к жизни какой-то глубокий инстинктивный пессимизм. Или это было чем-то большим?

Славянским фатализмом?

Ему бы засмеяться, ведь он карикатурно представлял ее себе. Хотя, по правде говоря, он еще ничего не знал о ней, и сейчас еще не мог разгадать ее.

— Сейчас вы умрете, — сказала Лиля. — Я давно хотела сделать это. Я боюсь вас. — Она улыбнулась. — Мне всегда говорили, что если я когда-нибудь подведу их, квбэшные головорезы, работающие в Запад-Блоке, выкрадут вас, доставят в Булганинград и будут использовать, а меня выбросят туда, что они называют «свалкой истории». В старомодном смысле.

Так, как делал Сталин.

— Я даже на секунду не верю, что то, что вы говорите мне, правда.

— Вы не верите, что проделали весь этот путь сюда, чтобы быть убитым мной?

Он кивнул.

После паузы Лиля со вздохом произнесла:

— Вы правы.

Он с облегчением бессильно расслабился, дыхание снова стало ровным.

— Я боюсь вас, — продолжала она. — Они угрожали мне, постоянно напоминали о вас. Дошло до того, что я просто возненавидела саму мысль о вас. И я думаю, что вы умрете. По-другому не бывает. Все до вас тоже умирали. Но не от того, что я сейчас дала вам. Это был мозговой метаболический стимулятор, напоминающий серотонин. Именно то, что я сказала. И я дала его вам, потому что мне смертельно хочется узнать, какое действие он произведет. Знаете, что я хочу сделать? Попробовать ваши два наркотика вместе с моими. Мы не только соединим наши таланты. Мы еще и смешаем наши метаболические стимуляторы — и посмотрим, что получится.

Потому что… — Лиля помедлила как ребенок, старающийся за внешним спокойствием скрыть возбуждение. — Нам должно повезти, Ларс. Обязательно.

Он убежденно ответил:

— Нам все удастся.

И тут, сидя со своим пивом в руке, лениво рассматривая банку (датское пиво, темное, очень хорошем сорта), Ларс почувствовал, как наркотик начинает действовать.

Внезапно, очень быстро, как занимающийся огонь, он захлестнул его.

И Ларс, шатаясь, вскочил на ноги прыжком — пивная банка выпала из его рук, откатилась, содержимое ее пролилось на ковер. Темное, уродливое, пенящееся, как будто здесь убили большое животное и из нем, теперь беспомощного, уходила жизнь. Словно, подумал он, я вступил на дорогу смерти, несмотря на все то, что она говорила. Господи Боже! Я дал себя убить просто из-за того, что покорен ей.

Чему же я подчиняюсь, подумал он. Смерть может замаскироваться. Она может найти укрытие в туманных словах, а ты будешь думать, что это нечто совершенно иное — высшая власть, какое-то чувственное и свободное качество, от котором ты в восторге. Это все, чем просишь — просто для себя. А вместо этого, ты — в ее власти. Не их, а в ее власти. Они бы хотели гораздо большего, но они не готовы просить даже смерти.

Но ты щедро отдал себя, одним выстрелом. Им это не понравится.

Тирания имеет свою скорость течения. Преждевременно побежишь навстречу смерти — и тебя никогда больше не оценят. Вот если бы ты старался уползти, зацепиться за что-нибудь, отойти в сторону, пытаться исчезнуть каким-то иным путем! Или хотя бы, не дай Боже, сражался в полный рост…

— Что случилось? — откуда-то словно издалека послышался голос Лили.

— Ваш серотонин, — с трудом проговорил Ларс, — начал действовать. Но неправильно. Алкоголь, пиво. Может быть. Можете ли вы… сказать мне… Он сделал один шаг, другой. — Ванная.

Она, напуганная, проводила его. Он ясно видел это — хлопающие крылья летучих мышей, ее застывшее в искреннем ужасе лицо, когда она вела его.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Я… — И провалился.

Мир исчез, он умер — и оказался в ярком, ужасном другом мире, неведомом ни одному человеку.

Глава 17

Человек, почти идол, с почти выгравированными, каменно отчетливыми чертами лица. Он склонился над Ларсом. На нем была с иголочки униформа, включая полный набор разноцветных медалей.

— Он уже пришел в себя, — сказал он.

Двое медицинских работников стояли в нерешительности. На них были простые белые, до пола халаты. Ларс увидел институтское, невероятно дорогое оборудование для экстренных случаев, огромные пыхтящие машины со шлангами и индикаторами и самообеспечивающие приборы, все в жутком действии. В воздухе пахло ионизацией — очень положительной — и химикатами.

Он увидел стол, на котором покоился инструментарий: один из инструментов он узнал. Ем использовали при проведении немедленных трахеостазий.

Но этим советским медикам не пришлось пользоваться им. Ларс вовремя пришел в себя.

Монитор, понял он. Спрятанный в стене, постоянно записывающий аудио— и видеоматериал. Наблюдавший за всем в своих зловещих скрытых целях. Он был свидетелем его обморока, и с его помощью была вызвана и вовремя подоспела помощь.

Добраться до ванны оказалось недостаточным.

Обратившись к широкоплечему, в униформе с накрахмаленным воротничком, увешанному медалями офицеру Красной Армии, он произнес:

— Майор Гещенко?

— Да, мистер Ларс. — Теперь, когда он почувствовал облегчение, лицо майора стало каким-то резиновым и бледным. — Ваш блуждающий нерв. Что-то со спинным мозгом и особенно пищеводом, я не совсем понимаю. До этого было рукой подать, минута-две, и… Конечно же, в самом крайнем случае вас заморозили бы — и на самолет. Но…

Он махнул рукой. Ларс согласился:

— Близко было. Я чувствовал.

Только теперь он заметил Лилю Топчеву. Она, сжавшись, стояла у самой дальней стены, не сводя с него глаз.