Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал (Dark Carnival), 1947

– Итак, сегодня вы навсегда выметаетесь отсюда. Я ждал уже целых две недели и все продумал. Кстати, я думаю, что задержал вас здесь так долго потому, что хотел присмотреть за вами. Когда вы уберетесь, я же не знаю… – в его глазах промелькнул страх. – А вдруг вы будете шататься вокруг и шуметь по ночам; я бы этого не вынес. Я не могу терпеть шума в этом доме, даже если Алиса въедет сюда…

Двойной ковер, толстый и беззвучный, действовал успокаивающе.

– Алиса хочет переехать послезавтра. Мы поженимся.

Тетя роза зловеще подмигнула ему, выражая сомнение его словам.

– Ах! – воскликнул Грапин, подскочив на стуле. Затем, глядя на тетушку, он медленно опустился. Губы его дрожали, но вот он расслабился и нервно рассмеялся. – Господи, да это муха.

Муха продолжала свой путь на желтой щеке тети Розы, потом улетела. но почему она выбрала такой момент, чтобы помочь выразить тете Розе свое недоверие.

– Ты сомневаешься, что я смогу когда-нибудь жениться, тетушка? Думаешь, я не способен к браку, любви и исполнению брачных обязанностей? Думаешь, я не дозрел, чтобы совокупиться с женщиной? Думаешь, я мальчишка, несмышленыш? Ну, что же, ладно!

Он покачал головой и с трудом успокоил себя. – Да брось, ты? Это же просто муха, а разве может муха сомневаться в любви? Или ты уже не можешь отличить муху от подмигивания? Проклятье! – Он оглядел всех четверых. – Я растоплю печку пожарче. Через час я от вас избавлюсь, раз и навсегда. Понятно? Хорошо. Я вижу, вы все поняли.

На улице начался дождь, холодные потоки бежали с крыши. Грапин раздраженно посмотрел в окно. Шум дождя – единственное, что он не мог убрать. Для него бесполезно было покупать масло, петли, крючки. Можно бы обтянуть крышу мягкой тканью, но он будет барабанить по земле чуть дальше. Нет, шум дождя не убрать. А сейчас ему, как никогда в жизни нужна тишина: каждый звук вызывал страх. Поэтому каждый звук надо заглушить, устранить. Дробь дождя напоминала нетерпеливого человека, постукивавшего костяшками пальцев…

Грапина снова охватили воспоминания. Он вспомнил остаток того часа, когда две недели назад он заставил их улыбаться…

Он взял нож, чтобы разрезать лежавшую на блюде курицу. Как обычно, когда семейство собиралось вместе, все сидели с постными скучными рожами. Если детям вздумалось улыбнуться, тетушка Роза давила их улыбки, как мерзких клопов.

Тетушке Розе не нравилось, когда он держал локти на скатерти, когда резал курицу. "Да и нож, – сказала она, – давно уже следовало бы поточить".

Вспомнив об этом сейчас, он рассмеялся. А вот в тот вечер он добросовестно и покорно поводил ножиком по точильному бруску и снова принялся за курицу. Посмотрев на их напыщенные, тоскливые рожи, он замер и вдруг поднял нож и презрительно заявил:

– Да почему же вы, черт побери, никогда не улыбнетесь?! Я заставлю вас улыбаться!

Несколько раз он поднял нож, как волшебную палочку и – о, чудо – все они заулыбались.

Тут он оборвал свои воспоминания, смял, скатал их в шарик, отшвырнул в сторону. Затем резко поднялся, прошел через столовую на кухню и оттуда спустился по лестнице в подвал. Там топилась большая печь, которая обогревала дом. Грапин подбрасывал уголь в печь до тех пор, пока там не забушевало чудовищное пламя.

Затем он поднялся обратно. нужно будет позвать кого-нибудь прибраться в пустом доме – вытереть пыль, вытрясти занавески. Новые толстые восточные ковры надежно обеспечивали тишину, которая так нужна ему целый месяц, а может быть, и год. Он прижал руки к ушам. А что, если с приездом Алисы Джейн в доме возникнет шум? Ну какой-нибудь шум, где-нибудь, в каком-нибудь месте!

Он рассмеялся. Нет, это, конечно, шутка. Такой проблемы не возникнет. Нечего бояться, что Алиса привезет с собой шум – это же просто абсурд! Алиса Джейн даст ему земные радости, а не раздражающую бессонницу и жизненные неудобства.

Он вернулся в столовую. Фигуры сидели все в тех же позах, и их индифферентность по отношению к нему нельзя было назвать невежливостью. Грапин посмотрел на них и пошел к себе в комнату, чтобы переодеться и приготовиться к выдворению семейки. Расстегивая запонку на манжете, он повернул голову.

Музыка.

Сначала он не придал этому значения. Потом он медленно поднял голову к потолку, и лицо его побледнело. Наверху слышалась монотонная музыка, и это вселяло в него ужас, как будто кто-то перебирал одну струну на арфе. И в полной тишине, окутывавшей дом, эти слабые звуки были такими же чудовищными, как сирена полицейской машины на улице.

Дверь распахнулась под его руками, как от взрыва. Ноги сами несли его наверх, а перила винтовой лестницы, как длинные полированные змеи, извивались в его цепких руках. Сначала он спотыкался от ярости, но потом набрал скорость, и если бы перед ним внезапно выросла стена, он не остановился бы, пока не увидел бы на ней кровь и следы царапин от своих ногтей.

Он чувствовал себя как мышь, очутившаяся в колоколе. Колокол гремит, и от его грохота некуда спрятаться. Это сравнение захватило его, как бы связало пуповиной с раздававшимися сверху звуками, которые были все ближе и ближе.

– Ну, подожди! – закричал Грапин. – В моем доме не может быть никаких звуков! Вот уже две недели! Я так решил!

Он вломился на чердак.

Облегчение может довести до истерики. Капли дождя падали из крошечного отверстия в крыше в высокую вазу для цветов, усиливающую звук, как резонатор. Одним ударом он превратил вазу в груду осколков.

У себя в комнате он надел старую рубашку и потертые брюки, и довольно улыбнулся. Музыка закончилась, дырка заделана, ваза разбита. В доме воцарилась тишина. О, тишина бывает самых разных оттенков: есть тишина летних ночей. Строго говоря, это не тишина, а наслоение арий насекомых, скрипа лампочек в уличных фонарях, шелеста листьев. Такая тишина делает слушателя вялым и расслабленным. нет, это не тишина! А вот зимняя тишина – гробовое безмолвие. Но она приходяща – готова разорваться по первому плевку весны. И потом она как бы звучит внутри самой себя. Мороз заставляет позвякивать ветки деревьев, и эхом разносит дыхание или слово, сказанное в полночь. Нет, об этой тишине тоже не стоит говорить!

Есть и другие виды тишины. Например, молчание между двумя влюбленными, когда слова уже не нужны. Щеки его покраснели, и он открыл глаза. Это наиболее приятный вид тишины. Правда, не совсем полный, потому что женщины всегда все портят и просят прижаться посильнее, или наоборот, не давить так сильно. Он улыбнулся. Но с Алисой Джейн этого не будет: он уже все познал – все было прекрасно.

Шепот.

Он надеялся, что соседи не слышали его идиотских криков. Слабый шепот.