Герберт Уэллс - Война миров (пер. Магур)

Говоря о различии между жизнью на Земле и на Марсе, я должен упомянуть здесь о странном появлении красной травы.

Очевидно, растительное царство Марса вместо преобладающего зеленого цвета имеет яркую кроваво-красную окраску. Во всяком случае, те семена, которые марсиане намеренно или случайно привезли с собою, давали ростки красного цвета. Впрочем, в борьбе с земными формами только всем известная красная трава достигла некоторого развития; красный вьюн скоро засох, и только немногие его видели. Что же касается красной травы, то некоторое время она росла удивительно быстро. Она появилась на краях ямы на третий или четвертый день нашего заключения, и ее побеги, сходные с отростками кактуса, образовали карминовую бахрому вокруг нашего треугольного окна. После я видел ее в изобилии по всей стране, особенно около воды.

У марсиан был, повидимому, слуховой орган: круглая перепонка на задней стороне головы-тела, и глаза, по силе зрения не уступающие нашим: только голубой и фиолетовый цвета, по мнению Филипса, должны были казаться им черными. Предполагают, что они сообщались друг с другом при помощи звуков и движений своих щупальцев; так утверждает, например, дельная, но наспех написанная статья, автор которой, очевидно, не видел марсиан, — на эту статью я уже ссылался, и она до сих пор служила главным источником сведений о марсианах. Но ни один из оставшихся в живых людей не наблюдал так близко марсиан, как я. Это произошло, правда, не по моему желанию, но все же это несомненный факт. Я наблюдал за ними внимательно день за днем и утверждаю, что сам видел, как четыре, пять и один раз даже шесть марсиан, тяжело двигаясь, выполняли самые тонкие и сложные работы вместе, не обмениваясь ни звуком, ни жестом. Издаваемые ими звуки, похожие на крик филина, обычно перед едой, без всяких модуляций, по-моему, вовсе не были сигналом, а происходили просто вследствие выдыхания воздуха перед впрыскиванием крови. У меня есть элементарные сведения по психологии, и я убежден — так же твердо, как и в остальном, — что марсиане обменивались мыслями, не произнося никаких слов. Я убедился в этом, несмотря на мое предубеждение против телепатии. Перед нашествием марсиан, если только читатель помнит мои статьи, я высказывался довольно резко против телепатических теорий.

Марсиане не носили одежды. Их понятия о нарядах и приличии, естественно, расходились с нашими; они не только были, очевидно, менее чувствительны к переменам температуры, чем мы, но и перемена давления, повидимому, не отражалась вредно на их здоровье. Но если они и не носили одежды, то их громадное превосходство над людьми заключалось, конечно, в других искусственных приспособлениях к их телу. Мы с нашими велосипедами и средствами передвижения, с нашими летательными аппаратами Лилиенталя; с нашими пушками и штыками и всем прочим находимся только в начале той эволюции, через которую уже прошли марсиане. Они сделались как бы абсолютно чистым разумом и пользуются разными машинами, смотря по надобности, точно так же, как человек пользуется сменой платья, берет для скорости велосипед или зонт в дождь. Из всех изобретений марсиан всего удивительнее их полное незнакомство с тем, что является преобладающим элементом почти во всех человеческих изобретениях в области механики, — с колесом. Во всех машинах, доставленных ими на Землю, нет никакого подобия колес. Можно было бы, по крайней мере, ожидать применения колеса для передвижения. В связи с этим любопытно отметить, что даже и на Земле природа избегает колес и предпочитает другие средства передвижения. Марсиане даже не знают (это, впрочем, маловероятно) или избегают колес и очень редко пользуются в своих аппаратах неподвижными или относительно неподвижными осями; с круговым движением вокруг них, сосредоточенным в одной плоскости. Почти все соединения в их машинах представляют собою сложную систему скользящих частей, двигающихся на небольших изогнутых подшипниках с трением. Коснувшись этого вопроса, я должен упомянуть и о том, что длинные рычажные соединения в их машинах приводятся в движение подобием мускулатуры из дисков в эластичной оболочке; эти диски поляризуются при прохождении электрического тока и плотно прилегают друг к другу. Благодаря такому устройству получается странное сходство с движениями живого существа, столь поражающее и ошеломляющее наблюдателя. Подобные квазимускулы находились в изобилии и в той напоминавшей краба многорукой машине, которая на моих глазах разгружала цилиндр, когда я в первый раз посмотрел в щель. Она казалась более живой, чем марсианин в лучах заходящего солнца, тяжело дышавший, шевеливший своими щупальцами и еле передвигавшийся после своего перелета через межпланетное пространство.

Я долго наблюдал за их медленными движениями под лучами солнца и подмечал странные детали их формы, пока викарий не напомнил мне о своем присутствии, схватив меня за руку. Я обернулся и увидел его нахмуренное лицо и сжатые губы. Он хотел тоже посмотреть в щель — место было только для одного. Таким образом, я должен был отказаться от наблюдений за марсианами, пока он, к своему удовольствию, пользовался этой привилегией.

Когда я снова заглянул в щель, работавшая многорукая машина уже сложила вместе части вынутого из цилиндра аппарата; новая машина имела такую же форму, как и первая. Внизу налево работал какой-то небольшой механизм, выпуская клубы зеленого дыма, — он рыл землю и продвигался вокруг ямы, углубляя и выравнивая ее. Эта машина и производила тот самый ритмический шум, от которого содрогалось наше разрушенное убежище. Машина сильно дымила и свистела во время работы. Насколько я мог видеть, она работала без всякого управления.

Глава 3

Дни заключения

При виде второго боевого треножника мы отошли от щели и скрылись в судомойню, боясь, как бы со своей вышки марсианин не увидел нас за барьером. Позднее мы перестали бояться, что нас обнаружат, так как наше убежище против солнца должно было казаться темным, но сначала при приближении марсиан мы с бьющимся от страха сердцем спасались в судомойню. Однако, несмотря на всю опасность, любопытство тянуло нас к щели. Теперь я с удивлением вспоминаю, что, несмотря па всю безвыходность нашего положения, — нам грозила или смерть от голода, или смерть еще более ужасная, — мы даже затеяли драку из-за того, кому смотреть первому. Мы прыгали по судомойне в злобе и страхе, дрались, бесшумно лягались, находясь на волосок от гибели.

Мы были совершенно разными людьми по характеру, по способу думать и действовать. Опасность и заключение еще сильнее подчеркивали наше несходство. Еще в Холлифорде я возненавидел викария за его плаксивость, глупость и ограниченность. Его бесконечные невнятные монологи мешали мне сосредоточиться и выводили меня, и без того находившегося в нервном состоянии, из себя. У него было не больше выдержки, чем у глупой старухи. Он готов был плакать целыми часами, и я уверен, что он, как ребенок, воображал, что слезы помогут ему. Даже в темноте он ежеминутно напоминал о своем присутствии. Кроме того, он ел больше меня, и я напрасно напоминал ему о том, что нам придется оставаться в доме до тех пор, пока марсиане не кончат работу в яме, что нам надо экономить пищу, так как это наша единственная надежда на спасение. Он ел и пил помногу после большого перерыва. Спал мало.