Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

— Вильям, — сказала она, — когда мы будем в Дублине, ты поживешь со мной несколько дней? Я хочу сказать, просто поживешь. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом. Ладно?

— Конечно.

— Как бы я хотела… — сказала она. В ее глазах стояли слезы.

— …ах, как бы я хотела сгореть и родиться снова. Я смогла бы тогда подойти к замку и войти в него и жить в этом доме, вечно купаясь в клубнике со сливками, как молочница, которая подойдет к дому завтра, увидит открытую дверь, и дом впустит ее, разрешит остаться. Ах, к чему теперь все эти разговоры?

— Поехали, Нора, — сказал я тихо.

Мотор взревел, мы вырвались из долины, пронеслись мимо озера так, что только гравий летел из-под колес. Взлетали на холмы, прошили дремучий лес. На последнем повороте все Норины слезинки уже высохли. Она гнала без оглядки, под сто, сквозь густую, непроглядную ночь, навстречу черному горизонту и промерзшему каменному городу. И всю дорогу я держал ее за руку.

Когда я проснулся на следующее утро, постель была похожа на изрытый, развороченный сугроб. Я встал, ощущая в своем заплесневелом костюме, что провел четыре дня и четыре ночи в рейсовом автобусе.

Ко второй подушке была приколота записка:

«Уезжаю в Венецию или к черту, что первым подвернется под руку. Спасибо за убежище. Если твоя жена когда-нибудь уйдет, приезжай и найди Нору Затяжных Дождей и Страшных Пожаров. До свидания».

Глава 16

Под седыми волосами на затылке у Финна был глаз. Волосы шевелились. Спина напрягалась.

— Это не янки ли вошел в дверь? — сказал он, вглядываясь в бокал, который вытирал так, словно это был хрустальный шар.

— Тебе знакома моя походка? — спросил я.

— Не бывает одинаковых отпечатков пальцев и походок.

Финн обернулся, чтобы лицезреть меня, весь в раздумьях о вышеупомянутой походке.

— Бежишь от себя?

— А что, видно?

— Он тебе и продохнуть не дает, да? Финн окинул взглядом свою коллекцию элей и пива, возвышающуюся как орган, но остановил выбор на коньяке и подождал, пока я за ним подойду.

— Это поможет тебе сбить с дверей замок, — заметил он.

— Уже сбит. — Я облизал губы.

— Ты что же, работаешь семь дней в неделю, от семи до десяти часов в сутки и без выходных? А в кино он тебя отпускает?

— Только с разрешения.

— В туалет?

— Если очень попросить.

— Прости за любопытство, парень, но, находясь тут все это время, не проторил ли ты тропки к местным прекрасным девам или к их брюквоподобным и картофелевидным мамашам и тетушкам?

— Дома я оставил жену, — сказал я, — которая вскоре может меня навестить. Она не найдет ни помады на моем воротнике, ни длинных волос на пиджаке.

— Жаль, а ты оставляешь такое впечатление, словно обладаешь моей мощью.

— Иллюзия, — сказал я. — Женщины сбивают меня с ног и волокут за собой.

— Есть разные способы передвижения, — признал Финн. — Но сейчас ты нуждаешься в коротком отдыхе, прежде чем пойдешь бороться с двумя Чудовищами — с одним в море, с другим в седле.

Я вздохнул.

— Он тебя еще не заставил брать уроки верховой езды? — попытался угадать Финн. — Он в этом деле мастак. Прежде чем ты сюда приковылял, здесь побывала дюжина парией, которые брали напрокат лошадь, скакали вслед за охотой, падали и ломали ключицы, кувыркаясь кверху задницей.

— Это из-за сапог для верховой езды, что я купил.

— Таким образом, в данный момент ты на полпути к конюшне, или к больнице, или и к тому и к другому. Но вот сюда идут наши ребята. Ни слова про себя. Они тебя запрезирают, если узнают, от чего ты сюда пришел скрываться.

— Они, наверное, и так меня презирают.

— Как янки конечно, но как собутыльника — нет. Помалкивай.

Молодежь и старики Килкока переступили порог заведения, чтобы отведать влаги, с помощью которой начищают зеркала и заставляют сверкать фары.

Я удалился в философскую кабинку подумать.

Глава 17

Я прямиком прошел в задний рабочий кабинет «Кортаун-хауса», где Джон просматривал корреспонденцию и отвечал на письма. Но я не протянул ему свои привычные шесть страниц сценария. Вместо этого, зажав их в руке, я снял свою твидовую шапочку, взглянул на свою куртку, твидовые бриджи и полусапожки и сказал:

— Джон, половина этой одежды мне ни к чему.

Джон посмотрел на меня ленивым взглядом игуаны из-под полуприкрытых век.

— С какой стати, малыш? — сказал он.

— Хватит с меня уроков верховой езды, Джон.

— А-а?

— Довольно уроков верховой езды и скачек за гончими.

— Почему ты так говоришь, сынок?

— Джон, — сказал я, набрав полные легкие. — Что тебе важнее, скачки с гончими или охота на Кита?

Джон на мгновение задумался.

— Что ты предпочитаешь? — сказал я. — Чтоб я остался жив, а Кит подох или чтоб я откинул копыта, а сценарий остался недописанным?

— Постой, давай разберемся…

— Нет уж, дай мне во всем разобраться. Я сегодня утром трижды чуть не свалился с лошади в школе верховой езды. С лошади лететь долго, Джон, я больше туда не ходок.

— Боже, малыш, да ты, похоже, здорово расстроился.

— Расстроился? — прислушался я к своему голосу. — Да уж, дальше некуда. Договорились, Джон? Отныне никаких черных лошадей, только белые киты!

— Господи помилуй, — сказал Джон, — ну, если ты так настроен…

Глава 18

Целый день пройдет, пока весть о рождении человека перебродит, отстоится или облетит ирландские луга, попадет в ближайший городок и в дорогой нашему сердцу Финнов паб.

Но стоит кому-нибудь умереть, как в полях и на холмах разразится целый симфонический оркестр. По всей стране загремит великое «та-та-та-та», отскакивая от досок, на которых мелом начертано меню паба, и побуждая выпивох громогласно требовать: «Еще!»

Так было и в тот нескончаемый день, когда вдруг не пошел дождь и — посмотрите туда! — солнце вернулось фальшивой имитацией загубленного лета. Паб не успел открыться, проветриться и заполниться людьми, как Финн, стоя в дверях, увидел облако пыли на дороге.

— Это Дун, — пробормотал Финн. — Быстроногий вестник. Несет плохую новость, а то бы не бежал сломя голову!

— А! — закричал Дун, перескочив порог. — Кончено. Он умер!

Толпа за стойкой бара обернулась, как, впрочем, и я.

Дун насладился этим триумфальным мигом, заставляя нас подождать.

— А, черт, на, пей, может, это развяжет тебе язык!

Финн вложил стакан в протянутую в ожидании руку Дуна.