Евгений Филимонов - Мигранты

В то утро они еще не расстались и даже назначили новую встречу, но Тит - да и его любимая - ясно понимали, что произошло. Он смотрел вслед стройной фигурке в долгополом пальто, бегущей по заснеженной набережной (Тит жил тогда возле канала), и сотрясался от внутренней муки. Когда же девушка скрылась за углом, его вдруг вырвало прямо в канал, еле успел добежать до парапета. На миг Тит уподобился какой-то мифологической бестии, коих не счесть у Петергофских фонтанов; затем медленно выпрямился, отер лицо снежком с чугунной ограды и поплелся в сторону метро.

ИЗ ДНЕВНИКА ПЕНСИОНЕРА

...У нас во дворе обосновалась стая человекообразных макак. Слухи о них ходили и раньше; кто говорил, что они опасны, кто - забавны, но главное, никто не видел их в глаза. И вот они здесь - пестрая группа на детской площадке, на окрестных деревьях, а мы незаметно, из-за гардин наблюдаем за ними. Интересно - для них, вроде бы, не существует ничего, кроме стаи. Все их время проходит либо в сосредоточенном пожирании какой-нибудь ерунды, вроде конских каштанов, в повальной спячке на солнцепеке, либо в хронических визгливых сварах, драках и погонях, которые обращают наш мирный двор в орущий содом. Но ко всему привыкаешь.

Когда они в очередной раз затеяли скандал, и цветные тела макак помчались по деревьям, по балконам и антеннам, я вышел в лоджию покурить перед сном. И тут макака в голубой нейлоновой безрукавке вскочила на ограждение. Я рассмотрел ее подробно, между двумя затяжками: это был молодой самец с довольно приятной, если можно так сказать, мордочкой, хотя мгновенные изменения мимики и характерная неспособность глядеть человеку в глаза сразу говорят о бестии. Руки, худые и мускулистые, покрыты мелкими шрамами - свидетельство непрекращающейся вражды и соперничества в стае. Запястье животного украшали новехонькие электронные часы, вообще оно выглядело полным сил, отнюдь не несчастным - взрослеющий юниор, исполненный хищного любопытства и взрывчатой агрессивности, нервозный до истерии, этакий рядовой, шестерка стаи.

Я смотрел и курил; не спуская глаз с моей руки, макака схватила банку маринованных овощей (места мало, кое-какие припасы хранятся в лоджии), и мгновенно скрылась. Спустя секунду я мог видеть, как вся стая с визгом устремилась за голубой безрукавкой, пытаясь отнять добычу.

Подумать только, и с этим зверьем мы состоим почти что в кровном родстве! - вот какая мысль пришла мне в голову, когда я щелчком сбросил окурок вниз и смотрел, как он, тлея, угасает на захламленном газоне...

СИДЕЛКА

В. страдает редким заболеванием, - оно как-то связано то ли с земным магнетизмом, то ли с ориентацией неких статических полей местной локализации, - но в результате недуга он вынужден всегда держать голову в одном положении, строго вертикально, причем ни на дециметр выше или ниже некоего незримого уровня, диктуемого этими злосчастными полями. В., который сперва, естественно, очень страдал и отчаивался, теперь, спустя два года, немного пообвык и даже нашел в своем состоянии известные плюсы.

В. живет в крохотной квартире на первом этаже, где его трижды в неделю навещает престарелая тетка, снабжающая его всем необходимым. Больной вынужден был отказаться от пешего передвижения, потому что нормальная ходьба связана с малозаметными приседаниями на каждом шаге (понаблюдайте со стороны), а это вызывало у В. нестерпимые боли. Для перемещений по комнате и прогулок в окрестностях дома В. приобрел кресло на колесах; снабженное нехитрой автоматикой - поддержание определенной высоты сиденья и сигнализация на случай внезапного обморока - кресло это почти освободило В. от обычной неволи инвалида.

Но вот случилось так, что миниатюрный моторчик, приводивший кресло в движение, вышел из строя; какой-то приятель В., принимавший в нем большое участие, взялся его починить, да так и сгинул вместе с моторчиком, а больному пришлось обратиться к наемной сиделке. В. рассказывает: это наглая, крикливая особа, привыкшая безжалостно третировать умирающих, она тут же уяснила своеобразие болезни В., и, прогуливая его в кресле обычным вечерним маршрутом, нисколько не считается с ограниченным полем зрения больного, которое не поднимается выше подвальных окон и мусорных урн. Обычно именно это сиделка и демонстрирует несчастному В., быстро минуя его любимый газон с розовым кустом; если же В. пытается возражать, она становится перед ним и костит его на всю улицу, даром, что больному видны лишь ее стройные голени да ступни в босоножках, гневно притопывающих по ходу перебранки. Интересно, что В. еще ни разу не видел свою сиделку целиком, так сказать, во весь рост, по правде говоря он даже никогда не лицезрел ее, и может лишь представить облик девушки, успешно ли, нет ли, отождествляя его с голосом, - но это занятие для утонченных натур.

Казалось бы, чего проще - отказаться от нахальной девицы, но в том-то и сложность положения В. - он чувствует себя совершенно от нее зависимым и не представляет иной своей жизни теперь. Все его дни отныне проходят в переживании прошлых стычек с сиделкой и предвкушении новых. В. мнится иногда, что его логика берет верх над вульгарным хамством красавицы (а В. уверен, что сиделка очень красива), и ему каждый раз представляется, что он может переубедить, преуспеть в единоборстве. Он даже ведет что-то вроде дневника конфликтов. Единственное, что подтачивает радость В. от полноты этих дней, это неясные слухи о том, что движок кресла потихоньку ремонтируется, и скоро больной совершенно избавится от своего временного ига.

В глубине души В. считает свой недуг лишь свидетельством того, что мощные космические силы избрали его как бы передатчиком, контактором, что ли, с какими-то им лишь ведомыми намерениями, и, когда б не противодействие сиделки, все бы уже давно прояснилось. Но вот поди ж ты прогнать сиделку В. теперь уже никак не в состоянии.

МИГРАНТЫ

Ева Чижик, моя давняя симпатия, всем сезонам предпочитает осень, и даже не просто осень, а самую позднюю, совершенно ностальгическую пору обнажения и смерти. Я не могу представить ее иначе, как в окружении ледяных ноябрьских туманов и свирепых предзимних заморозков, когда невинный парковый газон становится жухлым и жестким, как щетина покойника. Ева Чижик, на мой взгляд, даже не прочь померзнуть до известной степени, во всяком случае в дощатой мансарде, где мы иногда снимаем комнатку для встреч, она частенько выскакивает из-под одеяла - как я ее ни удерживаю и стоит у окна на фоне угрюмой сизой облачности, пока у нее от холода не окаменеют пунцовые соски.

Ева любит осенний стиль. Ей к лицу все эти балахоны, плащи, капюшоны, зонты, сапоги-мокроступы, непромокаемые пуховые куртки, стеганые шапки с козырьком. Обычно она поджидает меня, укрывшись за решетчатым витражом вокзала от резкой ледяной сечки, полосующей лужи. Ей идут холода, она по-особому свежа и упруга, словно - не подберу другого сравнения - банан из холодильника. Надо сказать, она никогда особенно и не разогревается, даже после самых жарких ласк Ева на ощупь прохладна, словно наяда.