Игорь Росоховатский - Виток истории

Его ласковые, спокойные глаза излучали уверенную силу. И мне хотелось забыть, что его дни сочтены, что болезнь неотвратимо производит разрушения в его все еще стройном теле спортсмена. Он взглянул на КД, сказал, обращаясь не то к нему, не то ко мне:

— Что ж, хранящейся в генах памяти было достаточно, чтобы жизнь вида считалась непрерывно продолжающейся в потомстве. Муравьи или даже собаки получали от предков все их наиболее существенные качества. Но вот появился человек, возникла личность. Могут ли гены сохранить и передать ее существо, хотя бы миллионную долю ее сложной памяти? У человека наследственность часто работает вхолостую — передает несущественные признаки, теряя существенные. Представьте, что было бы, если бы человек мог возникнуть не в виде обезьяны, а сразу же появился настолько сложным, как сейчас, с развитыми ассоциативными областями мозга. В таком случае он бы должен был иметь иной срок жизни и иную передачу памяти.

КД сверкнул «глазом», пустил по столу разноцветные блики — это заменяло ему улыбку, — проговорил:

— И выходит, что вы служите «рукой природы».

Он подбадривал меня. А я думал, что если наша работа будет успешной, то кибернетические двойники понадобятся лишь как помощники, а не как заместители. Я не сомневался, что и КД понимает это, но от честолюбия, как и от многих других человеческих пороков, он надежно застрахован.

Зеленые и синие змейки танцевали на экране, то сплетаясь в клубки, то разбегаясь. Они распинались на крестиках делений, застывали на месте, подрагивая хвостиками, исчезали то сразу, то постепенно растворяясь.

Перья самописцев выводили на лентах извилистые линии, словно споткнувшись, рисовали зубцы. Люди читали код нуклеиновых кислот на разных языках: излучений, химических реакций, магнитных свойств… Всякий раз, когда передо мной проходили эти «тексты», увиденные с помощью приборов, меня охватывало странное чувство. К гордости за то, что мы сумели проникнуть в сокровенную тайну живого организма, примешивалось и сомнение: приборы созданы нами, а то, что мы читаем, — природой. Однозначен ли текст? Не читаем ли мы в нем то, чего там нет?

Опасение я заглушал доводами логики: если бы мы читали неправильно, то это показали бы нам опыты, вся практическая работа. Так, сомневаясь и споря с собой, я приходил в состояние, которое называют вдохновением. Я вслушивался в звуки лаборатории, как в игру симфонического оркестра. Вот протяжно загудели центрифуги, подобно каплям воды с тающих сосулек, начали падать звуки биометронома, тоненько откликнулись в осторожных руках стеклянные пробирки, и, как резкие аккорды, прозвучали щелчки авторегуляторов.

Звонок телефона я воспринял как посторонний шум, как чей-то кашель в притихшем зале. Вызывали меня.

Я взял трубку и услышал хриплый голос директора Вычислительного центра:

— Срочно приезжайте!

Через несколько минут я уже мчался сломя голову по лестницам и коридорам Вычислительного. Но вот свободное пространство закончилось. Дальше коридоры были завалены рулонами пластмассовых лент. Откуда-то доносился равномерный шелест, как будто морские волны перемывали камешки. Я знал: это готовят магнитные ленты.

Директора я увидел во втором зале. Длинный, костлявый, он то перегибался и смотрел в окошко, где беспрерывно плыла лента с записями — от одной машины к другой, то подходил к столам и просматривал расчеты. При этом он смешно выпячивал губы, издавая звуки, отдаленно напоминающие мотив популярной песни.

Он заметил меня, только когда я подошел вплотную к нему.

— Видели, что творится в коридорах? — спросил он. — Это все ваша информация.

— Вы меня вызывали, чтобы показать, как мы вас эксплуатируем?

— Выходные данные не соответствуют тому, что вы предполагали, — ответил он. — Или ошибка, или… Вот смотрите сами.

То, что выдавали машины, было похоже на бред биолога, у которого температура перевалила за сорок градусов и все в голове спуталось.

Я потребовал входные данные. И сразу увидел: в слове "кальций" кто-то пропустил две буквы, и получилось «калий». Несколько часов работы Вычислительного, выражающиеся в сотнях тысяч рублей, — насмарку! Я сдерживал раздражение, сворачивая его в себе, как стальную пружину — виток на виток. Я догадывался, чья нежная и быстрая рука с крашеными ноготками небрежно пропустила две буквы. Но нужно было окончательно убедиться, прежде чем пружина распрямится.

Вернувшись в институт, я навел справку, а потом вызвал к себе новенькую. Предвкушал, что скажу ей. Кажется, внешне я был спокоен. На столе лежал третий по счету приказ об ее увольнении. Я не сомневался, что на этот раз он будет подписан.

— Руководитель лаборатории поручил вам ответственную работу, — начал я. Если бы я не держал себя в руках, то вместо слов из моего рта вырвалось бы рычание.

Надо отдать ей должное — она сразу поняла: что-то произошло. Ямочки на щеках деформировались.

— В слове «кальций» вы этак небрежно пропустили две буквы. — Мой тон был игривым, я добивал ее. — Две буквы — и в результате несколько часов напрасной работы Вычислительного. Неплохой финал?

Последние слова я уже выкрикнул, потому что вместо них на кончике языка у меня висело слово «вон!». Я судорожно придвинул к себе лист приказа и схватил ручку. Новенькая сказала поспешно:

— Я виновата. Но, может быть, прежде чем подписать приказ, вы захотите узнать, почему я допустила ошибку.

Интересно, что она скажет. Была больна, температура?..

— Понимаете, в то время когда я писала это слово, думала о другом…

Такого оборота я не ждал, потому что это было похоже на правду. Но о чем она думала? Какие великие заботы терзали ее? Больная мать, несчастный отец, горе подруги?

— Я пыталась представить весь объем ваших исследований, картину боя.

Я подозревал, что она попросту дурачит меня, и снова схватил ручку. Новенькая не забормотала быстрей, даже не смотрела на меня.

— Всякий неизвестный остров мы ищем обязательно в пространстве. Но он мог быть на указанном месте, а в момент нашего поиска опуститься под воду. Он оказался неизвестным для нас не в пространстве, а во времени, где его и следует искать…

Теперь я уже не мог подписать приказ, пока не выслушаю критику наших исследований. И к тому же мне нравилось, что она не делает пояснительных прокладок между фразами, а говорит, не сомневаясь, что слушатель поймет ее с полуслова.

— В процессе старения выделяется меньше гормонов, но и чувствительность ткани к ним возрастает. Если можно так выразиться, имеем меньше, зато больше ценим. Во всяком случае, пытаемся удержать равновесие. И мне кажется, что надо уловить не сами стрелки часов, а их движение. Ведь, возможно, от совпадения его с движением других стрелок и срабатывают часы. Например, начало старости природа могла запрограммировать не каким-то винтиком, который должен в определенный момент вылететь из гнезда, а совпадением процессов…