Николай Симонов - Сидоровы Центурии

— А я-то думал, что там пистолет с глушителем.

И только он закрыл дипломат, как увидел в руках Олениной направленный прямо ему в живот пистолет неизвестной ему модели.

— Пистолет с глушителем у меня, — тихо, но внятно, сказала Оленина, давая ему тем самым понять, кто он и кто она, а также, что шутки кончились, впереди — дело.

— Выпендривается, как муха на стекле, — подумал про себя Павлов.

— Как побледнел. Не обделался бы от страха, — подумала про себя Оленина.

А тут и поезд тронулся, что заставило офицера госбезопасности завершить встречу со своим агентом. Оленина велела Павлову идти в свой вагон, устраиваться на указанном в билете месте, знакомиться с попутчиками, а завтра прийти в вагон-ресторан, причем, непосредственно к его открытию, занять столик и ждать ее прихода. На том они и расстались.

Павлов начал пробираться через состав, отправившегося в неблизкий путь скорого поезда, к своему вагону, а Оленина, закрывшись в купе, достала из своего саквояжа чемоданчик, в котором находился портативный десятикилограммовый телевизионный приемник, уже предварительно настроенный на прямую трансляцию всего, что происходит в IV купе 6-го вагона. Как нетрудно догадаться, в означенном купе во время стоянки состава поезда в депо чекистами была установлена скрытая камера и микрофоны.

Когда Павлов добрался до своего вагона, то нашел дверь в IV купе закрытой. При этом купе подавало явные признаки жизни в виде доносившегося до его слуха веселого женского смеха.

— Может, переодеваются? — подумал Павлов, будучи поставленным в известность о том, что его попутчиками являются две совершеннолетние девушки облегченного поведения. Тогда он обратился к стоящему подле окна напротив соседнего купе молодому мужчине с усами и бородкой, но в замшевой куртке коричневого цвета и синих джинсах:

— Простите, не скажете, проводник уже проверил билеты?

— Пожалуйста, скажу. В нашем купе проверил, а в других не знаю, — ответил незнакомец, изобразив на своем лице сосредоточенность IQ выше среднего уровня.

— Одно из двух, — подумал Павлов, — либо он старший научный сотрудник почтового ящика номер Бог знает какой, либо, судя по исходящей от него благодати, которую в первом случае можно объяснить только с блеском защищенной кандидатской диссертацией, получивший приход батюшка.

Как бы в подтверждение его второго предположения, из III купе вышла очень юная, черноглазая и миловидная, особа, на вид не старше 20-ти лет от роду, в скромном платье и с белым платком на голове. Лицо незнакомца озарилось радостной улыбкой. Именно такой, какой даже после недолгой разлуки во время, известное, как медовый месяц, встречаются мужчина и женщина, муж и жена.

— А вот и матушка появилась, — подумал Павлов, гордясь собственной проницательностью.

Выждав паузу, Павлов постучал в дверь IV купе, которая, хоть и не сразу, открылась, и в проеме ее возникла рослая девица в халате разноцветных тонов с широкими рукавами и серебристого цвета поясом вокруг талии, с копной завитых в мелкие колечки светло-русых волос и томными серыми глазами.

— Простите, не в вашем ли купе прячется от меня полка за номером 15-ть? — спросил ее Павлов, стараясь выглядеть, как можно проще и приветливее. Девушка, изобразив на своем лице гамму разнообразнейших чувств, означающих одновременное удивление, любопытство и недовольство, спросила, обернувшись к присутствующим в купе пассажирам:

— Тут про 15-ю полку интересуются.

— Да, есть такая полка, — отозвался на ее запрос басовитый мужской голос.

— Значит, мне сюда, — сказал Павлов. Блондинка, улыбнувшись, вышла в проход, чтобы не создавать тесноту, а Павлов со своим багажом переместился в купе, вежливо поздоровался и сразу представился:

— Дмитрий Павлов, журналист.

— Очень приятно, — сказал высокий худой мужчина средних лет в темно-синем спортивном костюме фирмы Adidas с типично семитскими чертами лица и большими залысинами, увеличивающими объем поверхности от природы высокого лба. Затем, заметив, что Павлов замешкался с размещением своего багажа, мужчина обратился к сидящей рядом с ним молоденькой жгучей брюнетке в модном джинсовом сарафане:

— Мелисса, выйди, пожалуйста, пусть товарищ журналист устроится на своем месте.

— Вы уж простите за беспокойство, — извинился Павлов и, чтобы не прерывать установление контакта, попытался вызвать к себе сочувствие: Чуть-чуть на поезд не опоздал. Таксист, просто нет слов, такой тупой попался! Мало того, что на 20 минут опоздал, так еще поехал не той дорогой.

— Сочувствую, — сказал мужчина и спросил его, словно желая утвердиться в своем предположении относительно персоны случайного попутчика: Вы москвич?

— Да, — ответил Павлов и спросил, хотя, разумеется, знал, что его собеседник всего лишь гость столицы: Вы, наверное, тоже?

— Увы, — ответил он, — я из Сибири. Забыл, извините, представиться: Аркадий Фишман, биолог. Из новосибирского Академгородка. Надеюсь, слышали о таком?

— Как же не слышал, — сказал Павлов, доставая из дорожной сумки свой непрезентабельный спортивный костюм отечественного производства, — у меня в НГУ на медицинском факультете дальняя родственница по фамилии Добронравова работала. Может, знаете?

— Татьяна Ивановна? Член-корреспондент Академии медицинских наук СССР? — удивился Фишман.

— Как тесен этот мир! — изумился Павлов, будучи действительно знакомым со светилом советской медицинской науки Т.И. Добронравовой, благодаря своей бабке Антонине Степановне.

Они обе родились в конце XIX века в городе на Неве. Обе заканчивали в злосчастном 1917 году Частный петроградский университет. Дружили семьями. Вскоре бабка уехала из голодного Петрограда вместе со своим мужем-врачом к нему на родину в Вятскую губернию, а Татьяну Ивановну бурный поток событий революции и гражданской войны прибил туда, куда она и предположить не могла — в китайский город Харбин. В 1927 году Татьяна Ивановна получила разрешение вернуться в СССР, жила и работала в Москве, пока в годы Великой Отечественной войны ее не эвакуировали вместе с военным госпиталем, в котором она служила главным врачом, в город Новосибирск. Там она и осталась.

Павлов несколько раз видел Татьяну Ивановну в квартире у бабки на Покровке: в старомодном пенсне, все еще сохраняющую черты былой красоты, очень остроумную и образованную. Однако, Антонина Степановна, уже как три года тому назад обрела свой вечный покой на Ваганьковском кладбище. Татьяна Ивановна на похороны своей подруги приехать не смогла, но могилку ее посетила, когда приезжала в Москву по своим делам. Об этом Павлов, разумеется, не мог не сказать: