Святослав Аладырев - Извек (Княжье похмелье)

...Извек ехал и размышлял вслух. Как замечали друзья, привычка эта, появилась одновременно с покупкой Ворона. С тех пор, стоило остаться одному, как мысли сами облачались в слова и перли наружу. Коню это видимо нравилось. Во всяком случае он не выказывал никакого неудовольствия. Напротив: шаг становился ровней, уши втыкались в зенит и поворачивались на голос дружинника каждый раз, когда тот выдавал особенно замороченную фразу. Теперь перед Сотником снова маячили два бархатных лопуха, чутко отмечая самые ценные мысли. - Вот же наползает! - досадовал Извек. - Как червей на дохлую корову. И чем дальше тем больше. Лезут и лезут, будто тут салом намазано. Он помолчал, почесывая русую бороду. - Хотя, в общем-то намазано, и изрядно. Земель - богато, народу - богато, рек и лесов - богаче некуда. Разве эти опарыши упустят такой кусище. Тем паче, что сам Хозяюшко-Красно-Солнце расстарался и, своими руками мосток чужакам выстелил. Идите, мол, гости дорогие, пока у меня глаза цареградской приманкой обшиты! Мол, для меня главное - мясо в мясо воткнуть, да поглубже, а там заплыви все дерьмом. И невдомек похотливому, что эти гости скоро пуще хозяев на шею сядут... В дорожную пыль плюхнулся злой плевок. Ворон крутнул ухом, блеснул встревоженным глазом, но шагал ровно. Сотник надолго замолчал. Вспомнил кучи порубленного народу, что, вопреки княжьему приказу, не шли креститься. Припомнил и десять заповедей оглашенных на княжьем дворе. В голове, подобно вороньему карканью, снова зазвучал полузабытый голос чернецов Сарвета: ...не убий... не укради... не возжелай... Перед глазами одна за другой вставали картины последствий этого крещения и вечер проклятого дня... ...Ворон споткнулся в кротовьей норе и воспоминания пугливой стайкой юркнули в стороны. На смену им снова встали невеселые мысли. Что за тяжкие времена, сокрушался Извек, с каждым днем все хуже и хуже. И ладно бы ему одному, так нет, вся Русь корчится. И никому не ведомо, чем завтрашний день обернется. Все с ног на голову: тати в знатных боярах ходят, чужеземцы хозяевами смотрят. Честной народ только зубами скрипит. Грустные думы давили, как могильная плита. Собственная участь только добавляла кручины. Прав был Микулка, хватит мотаться неприкаянным, пора тылы укреплять, а там и домом обзаводиться. Вот только переждать дурацкую историю с Лешкой Поповичем и его вредной зазнобой. Извек вздохнул. Надоело пробираться окольными дорогами и за три полета стрелы объезжать свои же дозоры. Три дня уже не слышал иных звуков, кроме топота коня. Завидев у окоема одинокую фигуру или сторожевой разъезд, останавливался и спешно высматривал, куда свернуть. Бывало, Ворон быстрее хозяина определял укромное место и добирался до него, ловко держась в тени, или ступая по неглубоким ложбинам. К полудню четвертого дня дорога вывела в степь, свернула вдоль опушки, но вскоре удалилась от кромки деревьев и, на другой день, вышла на бесконечный простор. Вокруг, куда ни глянь, катились волны высокой травы, гонимые теплым ветром. Извек сразу почувствовал себя неуютно. Не спрячешься - все как на ладони. Изредка видел вдали столбики каменных баб. Вскоре приноровился не обращать на них внимания, но поначалу, когда заметил впереди первую, подумал, что кто-то идет пешим. Подъехав, разглядел круглую отполированную дождями и ветром фигуру, высеченную из темного гранита. Постоял рядом, рассматривая древнюю хранительницу равнин, двинулся дальше. В голове мелькнула мысль: а если прикидываться столбом, когда вдалеке кто-нибудь появится? Ворона в траву уложить, а самому встать рядом, вот и будет хорошо. Издали кто хочешь на столб похож - ни обходить, ни скрываться не надо, постоял чуток и езжай дальше. Случай испытать новую хитрость представился очень скоро. Солнце уже тянулось к глазоему, когда Ворон вдруг остановился. Извек проследил за направлением морды и, против света, с трудом разглядел несколько точек. Пора становиться каменюкой, подумал он, соскальзывая в траву. Начал было тянуть уздечку вниз, но жеребец сам послушно улегся на бок, вытянул шею и опустил голову на землю. Черный глаз вперил в хозяина, который действительно замер столбом. Даже выражением лица стал напоминать каменную бабу. Некоторое время стоял, всматриваясь в мелкие фигурки всадников. Те, не сворачивая, продолжали путь. - Не заметили, - вздохнул Сотник и стал подумывать о том, чтобы убраться подальше, так же тихо и незаметно. Однако, к его досаде, всадники спешились и начали топтаться на месте, устраиваясь на ночевку. Сотник задумчиво глянул на Ворона, который блаженно лежал на боку и, не поднимая головы, лениво щипал траву. Нехотя крутнул одним ухом когда услыхал заговорщицкий голос хозяина. - А может подкрасться по темноте? Ежели свои, то хоть новости подслушаю. А ежели нет... Ворон, ты как?! Сможешь подползти тихонечко, как лисичка? Конь двинул головой, оглядел свою тушу, фыркнул и опять принялся за траву. - Ага...значит не можешь. - усмехнулся Извек и снова глянул в сторону заходящего солнца. Видны были только лошади, зато над травой потянулся еле заметный дымок. - Не наши, - решил Сотник. - Наши с собой дрова не возят, но подслушать, на всякий случай, можно. Он достал угощение старухи и уселся рядом с конем, дожидаться, пока окончательно стемнеет. По вечернице* засек направление и захрустел яблоками, погрузившись в прежние кислые думки. Еще раз перебирал в голове события последних трех лет. На третьем яблоке вдруг почувствовал, что больше почему-то не грустится. Все вокруг начало нравиться - и степь, и небо. Ворон, так вообще казался роднее брата. Остатком трезвой мысли Извек заставил себя упрятать чудные плоды обратно в суму и заговорил вслух: - Вот те и яблочки! Почище мухоморного отвара башку чистят. А какие же в полной силе были?! Вообще, наверное, летать смог бы, даже без руля и без ветрил, вернее без крыльев и хвоста. Задремавший было, конь рубанул ушами воздух и уставился на хозяина. Тот щерился во все зубы, глаза блестели, голос тоже был странный, хотя брагой не пахло. - Ниче, ниче, коник, эт я так, сам с собой. Приятно же поболтать с умным человеком. Выслушав объяснение, Ворон лениво перекатился на другой бок и прикрыл глаза. - Ага, вот это правильно, - похвалил Извек. - Подремли маленько, утро вечера мудреней. Сотник встал, всмотрелся в даль и с удивлением обнаружил, что четко видит и коней, и струящийся к небу дым. Окоем будто скакнул ближе. Одновременно с этим в уши хлынул поток звуков. Ясно различал шуршанье жучков и шелест травы. В двух шагах, под землей, кто-то настойчиво скребся. - Ну дела! - оторопел Извек. - Еще чуток и начну понимать, о чем шеборшит мышь. Вот так яблочки, а я, дурак, три штуки сожрал, как Ворон капусту. Им же цены нет! Ежели в дозоре пожевать, любого ворога за тыщу шагов учуешь... Все еще удивляясь новым ощущениям, взял уздечку и собрался спутать коню передние ноги, но конь глянул так, что Сотник порадовался, что лошади не разговаривают. - Ну, если такой умный, тогда лежи здесь и никуда не уходи. Буду возвращаться, тихонечко посвищу. - примирительно проворчал Извек и зашагал в сторону дыма. Все вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся. Неподалеку сидел дозорный и в задумчивости почесывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая черные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щелочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив. - Пой, милый, пой! - подумал Сотник и, как кот, скользнул в сторону. Обойдя печенега по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто оборвал хорошую песню. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша. Неслышно выругавшись на длину песни, все же решился. Подошел вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Лохматая шапка слетела, песня прекратилась и дозорного отбросило в сторону. Со стороны стало похоже, что певец свернулся калачиком и уснул. - Ну вот и гожо, ежели не убил, то к утру проснешься! - прошептал дружинник и двинулся к лагерю. У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало еще две шапки. Третья поблескивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары*, прикинул, получалось, что сменят не скоро. Время есть. На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчетливо, будто стоял рядом. Скоро почти всех знал по именам. Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костер. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему-то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и переметных сум. Прочие негромко спорили, прихлебывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился. - Зачем едем далеко? Далеко засеки встретим, надо ехать по краю, к малым весям. Народу мало - воинов мало, всех зарежем, женщин себе возьмем. Говори, Басай, зачем молчишь? Басай подтянул бурдюк, плеснул в пиалу, покачал головой. - Надо все разведать, разузнать, а веси не уйдут, на обратном пути заедем. Так велено. Остальные слушали. Кто-то согласно кивал, кто-то качал головой, глядя на десятника Салмана, самого старшего из всех. Тот молчал, жевал кусок жареного мяса и облизывал текущий по пальцам жир. Разговор, казалось, не слушал, но неожиданно изрек: - Хан Радман приказал ехать и разузнать. Сделаем - хорошо, не сделаем сикир башка будет. Закончив немудреную речь, Салман в полном молчании приложился к бурдюку. Так вот оно что, подумал Сотник, у наших земель опять Радман-Бешенный объявился. Видать, жажда мести покоя не дает. Оно, в общем-то, понятное дело: отец, взятый с сыновьями, в плену сгинул, проклиная всех и вся, что не дождался внуков. Младший брат нашел смерть уже во время побега, получив под лопатку Извекову стрелу. Теперь Радман, последний из рода Кури, решил отыграться. Ну-ну, добро пожаловать. Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил один, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлекшись работой, запел на малознакомом наречии. Тыне ярин тыне, саны сэвдым ярин санин гезаль гезлярын, санин узун сачларэн бэнзаир дахдан тэчен, сэлларе сэлла-аре гечдан санэ улзун, улзун бахышларен Извек, сносно знавший хазарскую речь, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия: ...иди ко мне - это раз, я тебя хочу - это два ... и дальше в том же духе. Судя по всему, степняки тоже не особо млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел. - Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым! - А кто первым? - удивился Каймет. - Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос немного лучше. Степняки загоготали, а Радой продолжил: - Ты бы пошел, сменил Аман-Гельтулея. Пусть сюда идет, кумыса выпьет, споет немножко. А ты за него посиди. Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точеной саблей и, бросив ее в ножны, с улыбкой направился в темноту. Не-ет, ребята, подумал Сотник оглядываясь, Аман-Гельтулей нынче не споет. Извек попятился, отступая задом, добрался до глушенного певца, подобрал его шапку, напялил на себя и скакнул в гущу непримятой травы. Высунувшись по плечи, уселся спиной к лагерю. Сзади слышались неспешные шаги, а сквозь хруст травы доносились те же незатейливые слова. Либо Каймет пустился напевать по второму кругу, либо со словами в той песне было не богато. Ненадолго шаги и голос затихли. Каймет всматривался в темноту, пока не узрел в скудном звездном свете шапку Аман-Гельтулея. Подходя ближе, заговорил: - Радуйся, Аман, что бог не дал мне твоего голоса! Хотя, чему тут радоваться, - хвастливо продолжил он. - Когда бог голоса раздавал, я в очереди за силой стоял. А может... Хрястнуло. Короткий удар вбил последние слова в рот Каймета вместе с зубами. - За силой говоришь стоял? - прошипел Извек, потирая ушибленную в темноте руку. - Теперь полежи, отдохни. Силу... ее беречь надо. Он оглянулся на стоянку, тряхнул ушибленной рукой и заспешил к другому дозорному. Тот, что глядел в сторону ушедшего светила, начал оборачиваться на шаги за спиной, заметил темный контур загородивший огонек костра и почувствовал как холодный клинок пробил грудь. Третий дозорный, видимо устав смотреть туда, откуда прилетают птицы, задремал и принял смерть в объятиях сна. Извек уже подбирался к четвертому, когда за спиной послышались встревоженные крики. Звали Каймета и Аман-Гельтулея. Последний дозорный обернулся на шум, углядел Сотника и с криком схватился за оружие. Извек с ходу рубанул степняка и, уже не таясь, направился к огню. От костра, на предсмертный крик, вскочили оставшиеся пятеро. Десятник Салман для острастки рявкнул, чтобы не бежали и степняки сбавили шаг. Дальше двинулись осторожней, выставив клинки перед собой и расходясь в линию. - Ну вот и гоже! - оживился Извек. - Лицом к лицу оно всегда веселей. Бой был недолгим. Бабкины яблоки еще действовали и Сотник успевал замечать каждое движение противников, удивляясь, что те движутся как контуженные мухи. Меч летал с дивной легкостью, вспарывая кольчуги, ломая клинки и разваливая тела. Скоро нападающие закончились и Извек некоторое время оглядывался, продолжая помахивать клинком. Вспомнив, что уложил весь десяток, вернул меч в ножны. Приблизился к стреноженным коням, разрезал путы - не пропадать же связанными. Чувствуя нешуточный голод, вынул из огня оброненный кусок мяса, выгрыз то, что не успело обуглиться и двинулся к Ворону. По дороге наткнулся на тело Каймета и только тут вспомнил про степняцкий малахай на своей макушке. Стащив его с головы, встряхнул взмокшими волосами, сплюнул и наподдал ногой мохнатую, окованную железом шапку. Пока возвращался, почувствовал, что в уши будто вставляют пробки. Звуки глохли, теряли звонкость. Только зрение еще сохраняло остроту. Впереди показался Ворон. Извек едва не рассмеялся, когда конь поднял над травой ушастую голову и замер: видать тоже притворился каменной бабой, только в виде лошади. - Все, травоед, сматываемся. Ворон дернулся и в мгновение ока оказался на ногах. Морду держал в сторону степняцкой стоянки, пытался что-то разглядеть, но ничего кроме темных силуэтов лошадей не видел. Извек запустил руку в суму, нащупал яблоко, повертел в руках, скормил коню. Всяко не повредит, может и к пользе придется, буде случатся ямки-норы разглядит или учует. Вскочив в седло, глянул на россыпь звезд, кое-как прикинул направление и хлопнул ладонью по крупу. В следующий момент почувствовал как седло едва не выпрыгнуло из-под задницы и в ушах засвистел ночной воздух. Копыта почти не касались земли. Сотник покосился, не отросли ли у Ворона крылья, однако, кроме летящей назад травы, по бокам ничего не мелькало. Извек растянул губы в довольной улыбке: яблоко делало свое дело. Край небосклона черпанул белого света и начал растворять ослабевшие за ночь звезды. Скоро озорь прохудился раскаленной дырой, и сквозь прореху показался слепящий лик солнца. Появившись целиком, Ярило на мгновение замер над виднокраем и, уже не спеша, двинулся путь к противоположной стороне земли. Ворон все несся, распустив хвост по ветру, пока впереди не показался лес. Чуть сбавив ход, начал заворачивать вдоль опушки и скоро выметнулся на малоезженную дорожку. Пронесшись по ней еще некоторое время, утихомирился, но хвост все еще держал торчком. Солнышко начало пригревать и Сотник, утомленный бессонной ночью, задремывал. Открыл глаза около полудня, когда Ворон остановился на пригорке, неподалеку от мелкой веси. Поразмыслив, решил все-таки заехать, дать роздых коню, да и найти чего-нибудь в дорогу.