Алекс Ривендж - Наш мир — тюрьма

И тут в ее груди отчетливо шевельнулось, запульсировало чужое растущее тело.

— Что, чуешь близость своего сородича? Потерпи, недолго уже…

Обращаясь к пожирающему ее изнутри зародышу, Рипли чувствовала одновременно ужас и какую-то стыдную радость и почти облегчение от того, что неопределенности пришел конец и все решится здесь и сейчас, в ближайшие секунды.

Наверное, что-то вроде этого ощущает роженица при шевелении плода в самом конце беременности… Рипли сжала зубы: вот это — то чувство — ей не будет дано испытать.

«Тебе нужно замуж… Нужно рожать детей…» — говорил ей недавно маньяк-убийца. Но не быть ей матерью, и не ребенка она вынашивает…

Луч фонаря высветил впереди что-то приземистое, раскоряченное.

Слизистым блеском сверкнул купол головы в желтоватом свете… Он?!

— Теперь сделай кое-что для меня! Это будет тебе совсем несложно… Просто сделай то, что ты обычно делаешь с людьми!

И, широко размахнувшись, Рипли обрушила свое оружие на куполообразный череп.

И тут случилось неожиданное. Череп со звоном проломился — и из отверстия хлынула ржавая вода.

Потому что это был не череп, а выгнутое колено трубы. И не слизь покрывала его, а капли конденсированной влаги. Причудливая пляска света и теней обманула Рипли, заставив принять какую-то металлическую конструкцию за живого, алчущего крови монстра.

Но как же звук поднявшейся створки? И как же зародыш, бьющийся теперь в груди, словно второе сердце?!

Рипли стремительно повернулась кругом.

Шипя словно тысяча змей, за ее спиной поднялся Чужой. Растягивая щупальца, он вздыбливался все выше и выше, нависая над Рипли, пока не уперся головой в потолок яруса.

Ладонь Рипли разжалась — и прут, грохоча, покатился по полу.

Она шагнула к Чужому с голыми руками, даже без этого импровизированного оружия.

Но Чужой не принял вызов. Точнее, это был никакой не вызов, а пища, которая сама идет в пасть — но и пищи он не принял…

Огромная туша, еще больше выросшая с того момента, как Рипли видела ее в последний раз, повернулась с непостижимой легкостью, словно балерина на пуантах, — и исчезла во тьме.

Несколько секунд еще было слышно мокрое шлепанье, потом и оно стихло.

5

Дилон с пожарным топором на плече расхаживал взад-вперед возле входа в литейный цех. Услышав за своей спиной звуки перемещения, он резко обернулся, занес свое оружие — обоюдоострое лезвие сверкнуло, чертя полукруг… Но так и не опустилось.

Перед Дилоном стояла Рипли.

— Убивать меня вовсе необязательно, — сказала она с непонятным безразличием.

Дилон опустил свою секиру. Он был всерьез рассержен.

— Что ты здесь делаешь, черт возьми?! Ты должна лежать в госпитале.

Рипли отрицательно качнула головой:

— Госпиталь мне уже не поможет. Чужой — внутри меня!

— Что?!

— Ты слышал, что…

Дилону потребовалось всего несколько секунд, чтобы осмыслить эту информацию.

— Ты хочешь сказать…

— Да! — Рипли посмотрела ему в глаза и прочла в них понимание.

— Когда ты обнаружила это? — спросил Дилон резко.

— Только что, во время сканирования. — Рипли говорила медленно, тихо, но это не смягчало жуткого смысла ее слов.

— Я обнаружила еще кое-что, куда более значительное. Это — не бесполая особь и заурядный хищник вроде того, что затаился сейчас где-то в переходах. Это — матка. Я видела ее во взрослом состоянии и ошибиться не могу…

Дилон быстро глянул по сторонам: не подслушивает ли их кто-нибудь из братьев? Никого не обнаружив, он снова повернулся к Рипли:

— Говори.

— А матка, как ты сам понимаешь, откладывает яйца. Скоро у нас будут тысячи таких, как он.

Дилон пристально смотрел на Рипли сквозь стекла очков.

— Если ты раньше рассказывала нам правду, то по-лучается какая-то ерунда. Как она попала внутрь тебя?

— Я не знаю… — Рипли устало прислонилась к стене. — Я говорила вам ту правду, которую знала, а не ту, которая есть. Знание мое неполно… Что мы можем сказать об их размножении, об анатомии их организма? Быть может, у матки, уже лишившейся яйцеклада, еще оставалось два-три яйца в полости тела. И тогда потом, в гиберсне, когда некому было за этим проследить… А возможно… Впрочем, не знаю.

Эта речь потребовала от Рипли так много сил, что снова заговорить она смогла не сразу.

— В любом случае у меня мало времени. Сама я не смогу сделать то, что должна. А ОН — не захотел этого сделать…

Рипли вновь посмотрела прямо в зрачки Дилону:

— Одна надежда, что поможешь мне ты.

— О чем ты говоришь? — переспросил Пресвитер настороженно. Он, похоже, и сам обо всем догадался.

— Ты должен помочь мне… Убей нас!

— «Нас»?

— Да. Меня и… матку. Пойми, я все равно уже конченый человек. Я не смогу с ней справиться — да и никто не сможет…

Дилон опустил взгляд на свою руку — могучую руку, лежащую на рукояти оружия. Конечно, это оружие почти бессильно против Чужого, но против человека…

— И теперь единственное, что в наших силах, — пресечь ее род. Та, что внутри меня, — она должна умереть, чтобы не погибли тысячи людей. А возможно — даже миллионы… Для этого кто-то должен убить меня. Ты сможешь это сделать?!

— Не волнуйся! — с загадочной улыбкой проговорил Пресвитер, снова вскидывая на плечо топор. — Я смогу сделать это. Это у меня хорошо получается!

Рипли огляделась по сторонам и подошла к решетке. Несколько лет назад, когда на Ярости была настоящая тюрьма, это заграждение должно было перекрывать коридор при попытке бунта или побега. Но теперь она была отодвинута в сторону.

Разведя руки, Рипли взялась за холодные прутья и прижалась к решетке грудью. Сзади было слышны шаги Пресвитера. Вот он подошел вплотную, вот отступил, примериваясь…

«Говорят, в древности женщинам, прежде чем отправить их на плаху, состригали локоны, чтобы длинные пряди, падающие на шею, не затрудняли работу палача… Мне ничего не надо состригать».

Рипли говорила сама для себя, чтобы заглушить в себе страх, неуправляемую жажду жизни. Мелкие слезы стекали по ее щекам, но она была уверена, что Дилон этого уже не узнает.

«И еще говорят, что им затыкали уши пробками из свечного воска — для того, чтобы жертва не рванулась, услышав, как палач подходит к ней. Я не рванусь…»

Шагов уже не было — Пресвитер стал рядом. Теперь он, наверное, как раз поднимал топор.

«И не надо речей… не надо проповеди… Ничего теперь не надо!»

Рипли вдруг поняла, что ее жизнь сейчас оборвется — вот именно сейчас, в этот миг. Топор уже занесен, он идет вниз, молнией рассекая воздух.

Боли она конечно же не почувствует. И звук удара вряд ли успеет услышать.