Владимир Михановский - Случайные помехи

– Пойдем, мам, сегодня на Пятачок? – предложил он, сбрасывая одеяло. – Посмотри, какая погода хорошая… – глянул на мать и осекся: она выглядела озабоченной, постаревшей на добрый десяток лет.

– Я должна быть дома, – произнесла она каким-то безжизненным голосом. – Ждать вызова по видеофону.

– А вдруг папа сегодня прилетит?

– Вставай и убирай постель.

– А вдруг папа прилетит? – повторил Андрей.

– Его прилет снова откладывается.

– Тебе об этом Макгрегор сказал?

– Не смей подслушивать чужие разговоры! – с сердцем произнесла мать и вышла из комнаты.

Позже она сказала:

– Извини, сынок. Сорвалась. – И тут же, не сдержавшись, разрыдалась.

Испуганный Андрей неумело пытался утешить ее, ничего не понимая, затем побежал на кухню, принес стакан воды, и она долго пила, стуча зубами о стекло.

Как только приборы сообщили о том, что произошло на синтезполе, изувеченное тело в оранжевом скафандре, изорванном в клочья, было доставлено в медицинский центр Женевьевы Лагранж.

Да, давно и с нетерпением ожидаемое всеми событие произошло, но, увы, не так, как надеялись. Теперь не время было искать причины случившегося: нужно было спасать капитана Торопца, жизнь в котором едва теплилась. В эти тревожные мгновения никто из ученых не сомневался, что это Сергей, хотя лицо его было изуродовало и обожжено до неузнаваемости.

Торопец был без сознания, однако экспресс-анализ, проведенный Женевьевой и ее сотрудниками, показал, что жизненно важные центры не очень сильно повреждены, что давало надежду на конечный успех.

В практике Женевьевы Лагранж встречались, честно говоря, и более тяжелые случаи, и она надеялась на благополучный исход, о чем и доложила председателю совета по проведению Эксперимента Алонду Макгрегору. Судьба отважного звездопроходца, впервые в мире совершившего прыжок через нуль-пространство, взволновала всех, кто был причастен к Эксперименту.

Пострадавшего поместили в автономную систему регенерации и жизнеобеспечения, где он теперь висел, окруженный разнокалиберными трубками, в которых бежали, медленно двигались, пульсировали нервными толчками животворные токи, от крови до физиологического раствора, от редкостных препаратов до экстракта из чудодейственного трабо.

– Может, лицо его приведете порядок? – сказал Алонд, глядя в аквариум.

– Сделаем позже, сейчас у нас задача поважней, – возразила Женевьева. – В конце концов, пластическая операция на лице – это самое легкое. Возьмем фотографии у Зои и все сделаем в лучшем виде. Пока надо решить главную задачу – не дать ему умереть. Вы, кстати, сообщили жене?

– Да, я говорил с ней. Подготовил. Попросил никому не говорить пока, подождать результата медицинских исследований. А вы разве ей не позвоните?

Женевьева покачала головой.

– Сейчас я не готова к этому разговору. Проще говоря, духу не хватает. Поговорю, когда появится хоть какая-то определенность. Надеюсь, Зоя поймет меня.

В это время группа ассистентов пыталась с помощью манипуляторов, управляемых по радио, снять с капитана, находящегося в контейнере, клочья комбинезона. Это оказалось сложным делом: куски материи были словно приварены к телу нездешним огнем.

– Не пойму, в чем же все-таки дело, – потер лоб Алонд Макгрегор. – То ли в расчетах ошибка, то ли случайные помехи виноваты…

Лагранж пожала плечами.

– Послушаем специалистов – остальных членов совета, – сказала она.

К Женевьеве подошел один из помощников.

– Как быть? – сказал он. – Клочья комбинезона срослись с кожей, нам удалось снять только несколько клочков, и то с неимоверным трудом.

– Думаю, не стоит его сейчас больше мучить, – решила Лагранж. – После вернемся к этой проблеме.

В этот момент ассистент, вглядывавшийся в глубь контейнера, воскликнул:

– Клянусь, такого никогда не видел!

К нему подошли другие, и он продолжал:

– Обычный аппендицит, но обратите внимание, как необычно проведена операция. Во-первых, огромный разрез – таких никогда не делают, и проведен словно по линейке, ровнехонько. Во-вторых, идеально ровно наложен шов, словно не хирург, а машина зашивала надрез… – И он сам улыбнулся дикости такого предположения.

Разговор привлек внимание Женевьевы, она приблизилась к группе ассистентов.

– Не ваша работа, Женевьева? – спросил ассистент, показывая на послеоперационный шрам.

Лагранж не ответила. Нахмурившись, она несколько долгих мгновений разглядывала ровный, как ниточка, шов, затем повернулась к ассистенту и отчеканила:

– Если вы работаете в клинике, то должны знать, что аппендэктомией не занимаюсь. – Затем, продолжая разглядывать шов, добавила, обращаясь к подошедшему Макгрегору: – Странно, очень все это странно.

Алонд спросил:

– Что именно?

– Принесите медицинскую карту капитана Сергея Торопца, – попросила она.

Помощник побежал и через несколько минут, которые прошли в томительном молчании, принес требуемый блок. Пока Женевьева изучала его, остальные посматривали то на нее, то на контейнер.

– Память меня не подвела, – произнесла Лагранж, уронив руку с информ-блоком. – Сергей Торопец никогда в жизни не оперировался. Ни по какому поводу.

– Но это же значит… – начал кто-то и, не договорив, умолк в растерянности.

– Вот нам и предстоит выяснить, что это значит, – докончила Женевьева. – Что скажете, Алонд?

– Срочно созовем совет по Эксперименту, – нахмурился Макгрегор. – Боюсь, дело гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд.

– Может, спросим у жены? – предложил помощник.

– Она может пролить свет…

– Ни в коем случае, – резко произнес Макгрегор.

– Последняя информация не подлежит разглашению. Во всяком случае, пока дело хоть немного не прояснится.

– Но что мы скажем Зое? – вздохнула Женевьева.

– Вы же сами видите, – пожал плечами Алонд. – Человек без сознания. Принимаются все меры, но состояние остается тяжелым. Так я ей и скажу.

– Зоя Алексеевна – человек мужественный, – заключила Женевьева.

…В первые месяцы знакомства в отношениях Зои и Женевьевы проскальзывал холодок, но потом они подружились. Они даже в чем-то походили друг на друга. Не внешностью – двух столь различных женщин еще поискать! – но характерами.

Первым побуждением Лагранж было позвонить Зое, несмотря на запрет Макгрегора, и прояснить досадное недоразумение, узнать у нее: быть может, Сергей когда-то оперировался, но этот факт не попал в его медицинскую карту? Однако, поразмыслив после ухода Алонда, она поняла, что такое исключено. Ведь Торопца перед стартом «Анастасии» смотрело столько медицинских комиссий, проверяли его вдоль и поперек, и все результаты отражены в строгих протоколах, в этих перфолентах и рентгенограммах. Из них с непреложностью явствует, что Сергей никогда не оперировался. На корабле он летел один, и, следовательно, там его тоже никто прооперировать не мог. Все это – факты, от которых никуда не уйдешь. Но что же в таком случае может означать то, что у вернувшегося космонавта имеется неестественно ровный послеоперационный шрам? У Женевьевы, перебиравшей медкарту Торопца, дух захватывало, она едва не вскрикнула. Только теперь ей стали понятны осторожность и недомолвки Макгрегора. Ведь наличие шрама может означать что угодно, ибо рационально объяснить его происхождение невозможно.