Виктор Милан - Джокертаунская комбинация

– Остынь, Тайрон, – быстро сказал Четырехглазый. – Она джампер.

Стройный черный мальчишка, выглядящий нормально во всем, за исключением копытц, которыми он пытался сделать уличную операцию на почках высокого человека, нарисовал усмешку на своем красивом, точеном лице.

– Она клевая. Она его подружка. – И он перекувырнулся через голову.

Живая изгородь из стали: балисонг, нож-бабочка, красиво раскрыл свои крылья, совсем как в кино, а затем самый кончик его вошел в одну из ноздрей черного мальчишки.

– Это КейСи. Вы еще не знакомы, Непоседа. И мне не нужна ничья помощь, чтобы трахнуть кучу таких сраных мудаков, как ты, усек? И не пытайся больше нарезать вокруг меня круги, Зеро, или твой… дружок станет гораздо больше похож на Тайрона… снизу.

Уязвленный или решивший, что у него есть шанс, огромный Тайрон ринулся вперед. КейСи улыбнулась.

Непоседа отшатнулся, увидев в ее глазах несущегося Тайрона, и пронзительно рассмеялся. Затем лицо его исказилось, и он попытался шагнуть вперед. Копыта его не слушались. Он опрокинулся лицом в грязный, липкий и зловонно-сладкий спекшийся песок.

Тайрон остолбенел. Он поднял руки к лицу. Шипастая рука неосторожно ударила в глаз.

Он закричал.

Зеро приплясывал вокруг.

– Что? Четырехглазый, что происходит?

– О мать, о Тайрон, ты бесполезный урод! – стонал Четырехглазый. Непоседа поднял голову, уставившись на него. Четырехглазый принялся пинать его. – Она сделала множественный прыжок, тупые ублюдки, поменяла ваши долбаные мозги.

КейСи улыбнулась и спрятала нож.

– Ты не так туп, как я думала.

– Дерьмо! Дерьмо, надо сваливать, – бормотал Зеро. Он схватил Непоседу – или его тело – под мышку и потащил его вверх, когда тот начал бессвязно реветь. Четырехглазый ухватился за плачущего Тайрона-Непоседу и погнал его прочь вдоль вонючего пляжа.

– Возвращайтесь завтра и попросите как следует. Может быть, я верну все, как было, – крикнула она им вслед. – Проклятье, с тем, как мы тут воюем друг с другом, все, что нужно Комбинату, – просто ждать. Мы сами выполним за него всю работу, и им не придется гадать, как разрушить стену.

Она опустила взгляд на высокого человека. Он распростерся там, потирая саднящее лицо, пока грязные волны Нью-Йоркского залива отражали иглы солнечных лучей прямо в его глаза и на макушку. Порыв ветра поднял смятую обертку шоколадного печенья и осколки пластикового стаканчика: они побежали, словно маленькие животные, под укрытие его худого бедра.

– Так кто ты такой? – требовательно спросила она.

– М-марк, – сказал он. Его губы казались распухшими до размеров баскетбольных мячей. Он не видел смысла врать ей. – Марк Медоуз.

Но она смотрела в сторону, на воду, на паром Кольцевой линии, на оцепление из лодок полиции гавани, которые окружали Рокс, но сейчас урча удалялись к крайней плоти оконечности Манхэттена.

– Что… – он подавился, сплюнул песок, имевший вкус гниющей пищи, которую достаешь изо рта с помощью зубной нити. – Что такое Комбинат?

Она кивнула своим острым подбородком в сторону парома.

– Они. Прямые. Натуралы. Внешний мир. Правительство. Все, кроме нас, жалкого мусора, ютящегося здесь, на Роксе, брат.

О, в этом не было ничего нового… все прояснилось.

– Эй, чувак, я вспомнила. Рэндал Мак-Мерфи! Он один из Комбината. Как сестра Рэтчед и прочие. – Она рассмеялась. – Ты первый человек на этом проклятом острове, который знает об этом. – Она ушла, насвистывая.

Какой-то социальный работник дал ей маленького розового плюшевого слона в одном из этих мрачных, холодных мест с громким эхом. Теперь он лежал на металлической кровати распоротый, его ватные внутренности были разбросаны повсюду.

Слезы наполнили ее глаза. Она не понимала. Не понимала издевательств и смешков других девочек, заботу докторов, заставлявшую верить в лучшее, грубое безразличие обслуживающего персонала, который на самом деле делал для нее столько, сколько не делал больше никто. Она выросла в любви, теплоте, в постоянном ощущении счастливой безопасности. И лишь теперь, спустя несколько месяцев, она научилась ценить безразличие. Она начала собирать разбросанные части мягкой игрушки.

Она не понимала, что делает здесь. Другие девочки говорили, что попали сюда потому, что делали плохие вещи, но она никогда не делала ничего плохого. Ее папа всегда говорил, что она хорошая девочка. Доктора говорили, что она особенная. Когда она спрашивала, не поэтому ли ее держат здесь, они отвечали – нет, это потому, что твой папа был плохим человеком.

Она всхлипнула. Ее папа не был плохим человеком. Он был папой.

Она бросилась на кровать. Ее соседки по комнате не было. Та не нравилась ей. Она к ней не приставала. Она вообще не обращала внимания на нее.

Слезы душили ее. Больше всего она скучала по папе, высокому и сильному, всегда готовому прийти на помощь. Он не был плохим человеком. И она знала, что он не оставит ее здесь навсегда. Однажды он придет за ней. Что бы ни случилось.

А голос в ее голове твердил ей: ты то, что говорят о тебе другие девочки. Просто дура. Ты останешься здесь на веки вечные.

Одна.

Она прижала печальную пустую голову слона к щеке. Его черные зрачки в пластиковых глазах закатились. Она прижала его к себе и провалилась в сон, оплакивая смерть своего друга.

Запрокинув голову, чтобы позволить утреннему ветерку ерошить его рыжие, коротко остриженные волосы своими вонючими пальцами, Блез шел по серой свалке Рокса. Он только что прибыл с Харон Экспрессом из очередного ночного набега джамперов. Просто случайная поездка, чтобы посмотреть, как поживают их инвестиции в недвижимость Манхэттена, и сейчас он был на вершине мира.

Ты всегда читал мне лекции о надлежащем использовании силы, дедушка, думал он, и его улыбка становилась резкой и отталкивающей. И я должен отдать должное: ты действительно научил меня этому.

Он подумал, что, возможно, пришло время спуститься на нижние этажи медицинского корпуса, чтобы получить новые уроки использования силы. Он все еще был довольно бодр, с его шестнадцатилетней выносливостью, а эти прогулки в город всегда оставляли его несколько неудовлетворенным, они казались слишком скучны. Его джамперы были слишком просты, по-американски просты. Это не значит, что он не разделял их веселья. Просто их забав ему не хватало надолго.

И он хотел большего. Испытать на прочность холеное тело дочери миллионера, заставив его хозяйку смотреть на это, было приятно. Но как правило, это лишь разжигало его аппетит, натянутый и тугой, словно кожа на ребрах голодного. Он мог вкусить настоящей власти. Вот чего он хотел от своих жертв, вот по какому принципу он выбирал их.