Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит
Воистину, во всем мире не нашлось бы никого, кто смог бы пролить свет на эту загадку. Правда о том, что случилось с Теофилусом Элвором, известна лишь жителям далекой планеты, чья связь с народами Земли редка и неясна.
I
Унылый промозглый день сменялся тусклыми сумерками, когда Теофилус Элвор остановился на Бруклинском мосту, с содроганием глядя вниз, на скрытую туманом реку, преисполненный пугающих предчувствий. Он думал о том, каково это – броситься в холодную мутную воду и сумеет ли он набраться смелости, чтобы совершить поступок, который, как он себя убедил, равно неизбежен и достоен похвалы. Элвору казалось, что он слишком слаб, болен и душевно сломлен, чтобы и дальше влачить свое жалкое существование, похожее на дурной сон.
Причин для депрессии у Элвора имелось в избытке. Юношей, полным неугасимых мечтаний и устремлений, он приехал три месяца назад из дальней провинции в Бруклин, надеясь опубликовать свои творения; но его старомодные классические стихи, несмотря на пылавший в них огонь воображения – а может быть, именно поэтому, – единогласно отвергались как журналами, так и книгоиздателями. Последнюю его литературную надежду, томик фантастических рассказов, которые он написал после приезда в Бруклин, с неприятной поспешностью вернуло ему издательство, которое он считал самым вероятным из всех возможных спонсоров. Хотя Элвор жил весьма экономно и выбрал себе крайне скромное жилье, напоминавшее пресловутую «лачугу бедного поэта», его небольшие сбережения в конце концов иссякли. Он не только остался без гроша, но и одежда его износилась настолько, что он уже не мог появляться в редакциях, а подошвы его ботинок быстро превращались в ничто от постоянных пеших прогулок. Он уже несколько дней не ел, а последний его ужин, как и несколько предыдущих, оплатила его добросердечная домовладелица-ирландка. После многих часов бесцельных одиноких блужданий по затянутым туманом улицам он оказался за несколько миль от своего жилья и теперь готов был принять решение больше туда не возвращаться.
По многим причинам Элвор предпочел бы иную смерть, нежели утопление. Грязная ледяная вода с эстетической точки зрения выглядела совершенно непривлекательной, и к тому же, несмотря на все то, что ему доводилось слышать, он не верил, что подобная смерть может быть приятной и безболезненной. Будь у него возможность, он выбрал бы превосходный восточный опиат, что дарует коварную дрему и проводил бы его через царства великолепных грез в нежные ночные объятия окончательного забвения… Подошел бы и милосердно быстрый смертельный яд. Но человеку с пустым кошельком подобные средства ухода в Лету недоступны.
Проклиная себя за то, что не догадался приберечь денег на подобный случай, Элвор продолжал стоять, дрожа на окутанном сумерками мосту и глядя то на унылые воды, то в не менее унылый туман, сквозь который смутно просвечивали городские огни. А затем, повинуясь привычке сельского жителя, который при этом обладает богатым воображением и во всем старается отыскать прекрасное, он взглянул на небо над городом в надежде увидеть звезды. Он вспоминал свою недавнюю «Оду Антаресу», которая, в отличие от более ранних его творений, была написана белым стихом, соединяя в себе модернистскую иронию и пышную, изобильную лиричность. Он надеялся, что ее примут в «Современную музу», но, за много недель не получив никакого ответа, с язвительным пессимизмом счел, что его творение давно отправилось в редакторскую мусорную корзину. И теперь с иронией куда горше, нежели та, что он вложил в свою оду, Элвор высматривал красную искорку Антареса, но не мог найти ее в пропитанном влагой небе. В конце концов его взгляд и мысли вернулись к реке.
– Это вовсе ни к чему, мой юный друг, – вдруг раздался рядом чей-то голос.
Элвора застигли врасплох не только слова, выдававшие проницательность говорившего, но и нечто непостижимо странное в самом его голосе. В изысканно-властном тоне звучали некие не поддающиеся описанию нотки – Элвор не мог подобрать для них иных слов, кроме как «металлические» и «нечеловеческие». В то время как разум его боролся с потоком быстро сменявших друг друга захватывающих фантазий, Элвор повернулся, чтобы посмотреть на обратившегося к нему незнакомца.
В человеке, одетом по последней моде, в длинном пальто и при цилиндре, Элвор не заметил ничего необычайного или непропорционального. В чертах незнакомца тоже не было ничего особенного, насколько удавалось разглядеть в полумраке, за исключением горящих глаз с тяжелыми веками, точно у ночного зверя. Но от него веяло чем-то непостижимо странным, экстравагантным и далеким – ощущение явственнее, чем любое впечатление от вида, запаха или голоса, почти осязаемое в своей насыщенности. Уже тогда, при их первой встрече в сумерках, Элвор ощутил смешанный со страхом благоговейный трепет перед незнакомцем, в котором на вид не было ничего особо выдающегося, кроме отдававшего металлом голоса и светящихся глаз.
– Повторяю, – продолжал незнакомец, – тебе вовсе нет необходимости топиться в этой реке. Тебя может ждать совершенно иная судьба, если ты ее выберешь… А пока что я буду крайне признателен, если ты составишь мне компанию по пути к моему дому совсем недалеко отсюда.
От изумления лишившись способности аналитически мыслить, даже не отдавая себе отчета в том, что происходит и куда он идет, Элвор послушно последовал за незнакомцем, что могло бы удивить даже его самого, если бы у него еще оставалась способность удивляться. Несколько кварталов в клубящемся тумане они прошли в молчании. Затем незнакомец остановился перед темным особняком.
– Я живу здесь, – сказал он, поднимаясь
