Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

— Тесак, ты сказал, что не сделаешь ему ничего плохого!

— Да ну? Не помню.

— Он не собирался ничего нам сделать.

Она не касалась его, но он чувствовал ее близость, женский запах бедер и мускус волос.

— Он уже сделал нам, Сиськи. — Гагарка вернул нож в ботинок, нащупал тело Плотвы и забросил на плечи. Оно было не тяжелее ребенка. — Могет быть, ты понесешь фонарь? Было бы клево, если бы мы смогли зажечь его.

Синель ничего не сказала, но через несколько секунд он услышал слабый треск фонаря.

— Он убил Плотву. Этого уже достаточно, самого по себе, но он еще немного поел его. Вот почему поначалу он молчал. Слишком был занят. Жевал. Он знал, что мы захотим тело старика, и хотел набить себе брюхо.

— Он был голоден. Здесь почти нет еды, — еле слышно прошептала Синель.

— Точняк. Птица, ты здесь?

— Птица здесь! — Перья коснулись пальцев Гагарки; Орев ехал на теле Плотвы.

— Если бы ты умирал от голода, ты мог бы сделать то же самое, Тесак.

Гагарка не ответил, и она добавила:

— И я тоже, кажись.

— Это не важно, Сиськи. — Он пошел быстрее, стараясь идти перед ней.

— Не секу, почему!

— Потому что я этого не допущу. Гелада это делал, как я сказал тебе, и получил свое. Мы идем в ямы. Как я сказал ему.

— И это мне не нравится. — Голос Синели прозвучал так, как будто она вот-вот расплачется.

— Я должен туда пойти. Слишком многих моих друзей послали туда, Сиськи. Если некоторые из них торчат в этой яме и я могу их оттуда вытащить, я это сделаю. И каждый из этой ямы докопается до правды. Могет быть, патера не сказал бы им, если бы я вежливо попросил. И Кремень. Только Тур точно бы сказал. Он бы сказал, что этот парень замочил кореша Гагарки и съел его, и что Гагарка ничего ему не сделал. И когда мы б вывели их оттуда, об этом узнал бы весь город.

Бог засмеялся за ними, слабо, но отчетливо — бессмысленный невеселый смешок сумасшедшего; Гагарка спросил себя, слышала ли его Синель.

— Так что я был должен. И сделал. Ты бы тоже, в моих берцах.

Туннель стал немного светлее. Впереди, где было еще светлее, он увидел, что Наковальня, Кремень и Тур все еще сидят на полу: Кремень держит на коленях гранатомет Синель, Наковальня разговаривает со своими четками, а Тур глядит в туннель, ожидая их.

— Все пучком, Тесак.

Здесь лежали его тесак и туника. Он положил тело Плотвы, вложил тесак в ножны и опять надел тунику.

— Хорош муж! — одобрительно щелкнул клювом Орев.

— Ты ел его? Плотву? Я же говорил тебе!

— Другой муж, — объяснил Орев. — Есть глаз.

Гагарка пожал плечами:

— Почему нет?

— Пошли отсюда. Пожалуйста, Тесак. — Синель уже прошла несколько шагов вперед.

Он кивнул и подобрал Плотву.

— У меня плохое чувство. Будто Гелада еще жив, там, в темноте, или что-то в этом роде.

— Нет, — уверил ее Гагарка.

Когда они добрались до ждущей их троицы, Наковальня убрал в карман четки.

— Я бы охотно принес Прощение Паса нашему покойному товарищу по путешествию. Но его дух уже улетел.

— Точняк, — сказал Гагарка. — Мы просто надеялись похоронить его, патера, если найдем место.

— Теперь уже патера?

— Как и раньше. Я и раньше говорил «патера». Просто ты не обратил внимания, патера.

— О, зато сейчас, сын мой. — Наковальня жестом приказал Кремню и Туру встать. — В любом случае я сделаю все, что смогу, для нашего неудачливого товарища. Не ради тебя, сын мой, но ради него.

Гагарка кивнул.

— Это все, что мы просим, патера. Гелада мертв. Могет быть, я должен буду рассказать об этом всем.

Наковальня оглядел тело Плотвы.

— Ты не сможет нести такую тяжесть достаточно далеко, сын мой. Я предлагаю, чтобы его понес Кремень.

— Нет, — жестко сказал Гагарка. — Тур. Иди сюда, Тур. Возьми его.

Глава четвертая

План Паса

— Мне жаль, что ты сделала это, Мукор, — мягко сказал Шелк.

Старуха тряхнула головой.

— Я не собиралась убивать тебя. Но я могла.

— Конечно, ты могла.

Квезаль подобрал игломет; он почистил его пальцами и, достав платок, стер кровь белого быка. Старуха повернулась, чтобы посмотреть на него, но тут усмешка черепа растаяла, и она выпучила глаза.

— Мне жаль, дочь моя, — повторил Шелк. — Я заметил, что ты часто бываешь на жертвоприношениях, но я не могу вспомнить твое имя.

— Маниока. — Она говорила как во сне.

Он мрачно кивнул.

— Ты чувствуешь себя плохо, Маниока?

— Я…

— Это все жара, дочь моя. — И добавил, чтобы успокоить свою совесть: — Возможно. Возможно, это жара, по меньшей мере частично. Мы должны увести тебя в тень и подальше от этого огня. Ворсинка, ты можешь идти?

— Да, патера.

Квезаль протянул ему игломет.

— Возьмите его, патера. Он вам понадобится.

Игломет не помещался в карман, и Шелк засунул его за пояс под тунику, туда, где он носил азот.

— Еще дальше, как мне кажется, — сказал ему Квезаль. — На бедро. Там будет безопаснее и так же удобно.

— Да, Ваше Святейшество.

— Этот мальчик не должен ходить. — Квезаль подхватил Ворсинку. — У него яд в крови, и это не шутка, хотя, как мы можем надеяться, яду совсем немного. Могу ли я отнести его в ваш дом, патера? Он должен полежать, как и эта бедная женщина.

— Женщинам нельзя… но, конечно, если Ваше Святейшество…

— Можно, с моим разрешением, — сказал ему Квезаль. — И я его даю. Я также разрешаю вам, патера, зайти в киновию и принести одежду сивиллы. Майтера, — он посмотрел вниз на майтеру Мрамор, — может в любой момент прийти в сознание. И мы должны избавить ее от замешательства, насколько возможно. — С Ворсинкой через плечо, он взял руку Маниоки. — Пойдем со мной, дочь моя. Ты и этот мальчик должны будете позаботиться друг о друге, хотя бы недолго.

Шелк уже торопился через садовые ворота. Он никогда не был в киновии, но считал, что прекрасно знает, как она устроена: селлариум, трапезная, кухня и кладовка на нижнем этаже; спальни (по меньшей мере четыре, а возможно, целых шесть) — на верхнем. Предположительно, одну из них занимает майтера Мрамор, хотя она, конечно, никогда не спит.

Семеня по посыпанной гравием дорожке, он вспомнил, что алтарь и Священное