Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество

– Ну хватит, а то простудитесь, – сказал Джон Рид, наблюдавший за этой сценой со стороны. – Одевайтесь. Вот вам полный комплект морской формы.

Пугая редких прохожих, голый бугай проследовал к пролетке, возле которой прогуливался Рид. Парашник семенил сзади. Лошади дремали, уронив головы. Возле бочки стали собираться прожорливые чайки.

– Новяга, – удовлетворенно молвил моряк, разворачивая черный бушлат. – Вошь не сидела. И пуговицы все на месте.

– Обратите внимание на сукно, – похвалился Рид. – Не сермяга какая-нибудь, а натуральный английский товар. Вот только не знаю, впору ли вам придется. И так самый большой размер, который только сыскался на рынке.

– Сойдет, – проронил моряк, натягивая клеши прямо на голое тело. – До своих доберусь, а там обмундируюсь в лучшем виде.

Рид тем временем отсчитал полсотни золотых царских пятерок и передал парашнику из рук в руки.

– Купи себе приличных лошадей, – строго приказал он. – Это же стыд и позор на таких одрах по столице разъезжать.

– Зато злодеи не угонят, – ответил парашник. – И дезертиры не сожрут… Барин, добавили бы еще парочку червонцев. Ведь без зубов меня оставил, дьявол окаянный. Когда я к вам нанимался, не было такого уговора – по зубам бить. Мы, чай, не безе с марципанами кушаем, а черную корку. Как ее, проклятую, без зубов раскусишь?

– В воде размачивай, – посоветовал Рид, бросая парашнику еще одну монету. – Все твои зубы и рубля не стоят, да уж ладно, получай… Исключительно за твое пролетарское происхождение. Класс-гегемон…

– Я не Гегемон, а Агафон, – обрадовался парашник. – Куплю сейчас косушку от щедрот ваших. И торбу овса лошадкам.

– Подожди! – остановил его уже почти полностью одетый моряк. – В твоей бочке моя бескозырка осталась. Память о линкоре «Республика», бывшем «Павле Первом». Волоки ее сюда.

– Вы с ума сошли, – поморщился Рид. – Представляете, во что превратилась ваша бескозырка?

– Ладно. – Моряк удрученно махнул рукой. – Тогда, будь другом, похорони ее где-нибудь в приличном месте. Я с этой бескозыркой, как с божьей тварью, сроднился.

Когда пролетка, провожаемая пронзительными криками чаек, тронулась, моряк сказал:

– Зря ты, братишка, этого дерьмовоза золотом одарил. Я бы его лучше в этой самой поганой бочке утопил.

– Он еще может пригодиться, – ответил Рид, незаметно отодвигаясь от моряка подальше. – «Кресты» – неисчерпаемый кладезь народных талантов. Там кого угодно можно раздобыть – и палача, и поэта.

– Сашка Коллонтай освободилась? – поинтересовался моряк, разглаживая свои еще не совсем просохшие усы.

– Уже дней пять как на свободе. Передать ей что-нибудь?

– Не надо. Сам разыщу. Влюбился я в эту стерву. Хоть и образованная, а душа нашенская, революционная. Торпеда, а не баба! Давай заскочим к ней на полчасика, а? – Моряк глянул на Рида с такой страстью, словно он и был этой самой вожделенной мадам Коллонтай.

– Опасно. С минуты на минуту в «Крестах» поднимут тревогу. Будет лучше, если вы покинете Петроград. Возвращайтесь в Кронштадт или Гельсингфорс. Там ваши единомышленники, там ваша вотчина.

– Деваться некуда… – Моряк обиженно засопел, словно ребенок, которого лишили лакомства. – Кронштадт так Кронштадт… Там меня в самом деле ни одна собака не посмеет тронуть. Первым делом, как вернусь, утоплю комиссара Временного правительства. Онипка его фамилия. Посмел, гаденыш сухопутный, поднять руку на Центробалт. Я ему эту руку в задницу по самый локоть засуну. Потом расстреляю всех изменников во главе с адмиралом Вердеревским. Учредим Кронштадтскую революционную республику, независимую от остальной России. А если кто на нас сунется, разнесем из орудий главного корабельного калибра. Ты, братишка, еще не знаешь, что такое шестнадцатидюймовый фугас. Когда он взрывается поблизости, так лопаются перепонки не только в ушах, а даже у девственниц в срамном месте. Десять залпов всеми башнями – и нет Петрограда.

– Уж больно вы решительно настроены. Не надо бы…

– Надо, братишка, надо! Тебе, штатской курице, балтийского матроса не понять. Нам кирпичные стены глаза не застят. Мы на вольном просторе взросли. Штормами просолились. У топок прокоптились. Что для вас страшным кажется, для нас мелкие брызги.

– Охотно верю. Море, конечно, штука завлекательная, но и про сушу забывать нельзя. – Рид перевел разговор на тему, больше всего занимавшую его: – В Петрограде назревает революционное восстание, возглавляемое большевиками. Необходимо, чтобы Центробалт поддержал восставших штыками, а если надо, то и корабельными орудиями.

– Нет уж, братишка, уволь! – оскалился моряк. – Спасибо, конечно, что выдернул меня с тюремных нар, но идейному анархисту с большевиками не по пути. Разное у нас понимание революции. Нам немецкие умишки не указ. Своя голова на плечах имеется, хоть и стриженая.

– Разве вы против коммунизма?

– Мы за коммунизм обеими руками, только чтобы без всяких властей. Каждый сознательный гражданин должен сам себе властью быть.

– А несознательный?

– Несознательные до коммунизма не доживут, как головастики до нового лета. Или подохнут, или переродятся. Вы собираетесь заводы рабочим отдать, а мы собираемся эти заводы с лица земли снести, чтобы они небо не коптили. Что пролетарий, что буржуй – одинаковые гады. Природу под себя подмяли, поля и реки отравили. Человек должен к естественной жизни вернуться, без всяких там фиглей-миглей. Такая у нас программа. Лично я между Керенским и Марксом никакой разницы не вижу. Кроме бороды, конечно. Передавай им обоим привет от балтийского моряка Пашки Дыбенко.

– Керенскому при случае передам. А вот Марксу не обещаю. Помер он.

– Вот так случай! То-то я гляжу, вы все какие-то смурные ходите. Без вождя, значит, остались в самый интересный момент. Бывает… Ну ладно, я, пожалуй, здесь спрыгну. Вон нашенский катерок на рейде дымит. А Сашке Коллонтай ты все же обо мне напомни. Дескать, сохнет по тебе, зазнобушка, геройский балтийский моряк.

– Обязательно передам. Мало того, уговорю ее в гости к вам съездить. Ожидайте на днях, – посулил Джон Рид, для которого все эти революционеры и контрреволюционеры вместе с их страстями и помыслами («Подумаю!») были всего лишь разменными фигурами в грандиозной, воистину исторической игре.

– Прилетит, стало быть, пташка, на крыльях любви, – изволил пошутить матрос Дыбенко, ставший председателем Центробалта не в силу своих умственных или волевых качеств, а исключительно благодаря славе бузотера и дебошира.

– Нет, верхом на мандате центрального комитета большевистской партии. – Рид постарался на шутку ответить шуткой.