Валерий Иванов-Смоленский - Ступеньки в прошлое

Забегая вперед, скажу, что и территория Пустынского монастыря, вся замусорена этим хламом, и последующие поиски на поверхности земли не принесли нам особой радости. Нами было найдено шесть кладных закладок. Четыре из них, в монастырском саду вдоль кирпичного забора, одна внизу возле речушки и одна рядом с монастырским погребом. Состояли они преимущественно из мелких серебряных монет в небольшом количестве. Лишь во второй вместе с мелочью, лежал один польский солид времен Сигизмунда I Старого, а в пятой, наиболее богатой, талер Великого княжества Литовского, отчеканенный при Сигизмунде II Августе. Все остальные монеты были грошами, полугрошами, двух-трех и четырехгрошовиками Великого княжества Литовского и Польского королевства.

То, в чем находились монеты, свидетельствовало о поспешности их хозяев при сокрытии монетных сбережений. Первый клад, был вообще завернут в остатки грубой материи типа мешковины, которая рассыпалась в прах при извлечении. Второй был спрятан в небольшой медной лампадке. Третий и шестой в остатки кожаных кошелей. Четвертый сопровождали глиняные черепки. А пятый вообще был спрятан в оловянной кружке, заткнутой сверху остатками материи. Скорее всего, они были спрятаны простыми монахами.

Найденные монеты датировались с 1542 по 1561 годы. Заглянув в анналы истории, мы быстро обнаруживаем причину возникновения этих кладов. Весной 1562 года русские войска во главе с Иваном Грозным осадили Дубровно, Мстиславль, Оршу, Шклов и другие города Великого княжества Литовского. Конечно, они не могли равнодушно прошествовать мимо богатого монастыря, расположенного рядом с Мстиславлем. Происходило это в ходе знаменитой Ливонской войны (1558–1583), длившейся двадцать пять лет между Россией, Ливонским орденом, Швецией, Польшей и Великим княжеством Литовским за Прибалтику.

Касательно содержимого подземелий монастыря, а также найденного в стенах и других частях остатков зданий монастырского комплекса, — об этом в другой главе, а, может быть и следующей книге. И про поиск на месте бывшего доминиканского монастыря под Новогрудком тоже. Нельзя вываливать на читателя разом в одной главе столько информации.

А в ту пятницу мы отправились домой, с тем, чтобы, вооружившись новыми техническими приспособлениями и новыми знаниями, возвратиться назад на следующей неделе для раскрытия главной тайны монастыря.

Покидая монастырь, решили завернуть на границу. На протяжении тех четырехсот метров, что до границы Беларуси и России нас сопровождала справа величественная панорама монастырского комплекса. Все. Кончается асфальт. Стоит наш пограничный столб. Начинается разбитая грунтовка — сбоку столб с гербом Российской Федерации. Табличка с названием «Монастырщинский район». И вся граница. Пересекли, доехали до ближайшей деревеньки, в небольшом пустом магазинчике хотели купить русской водки. Увы, только за российские рубли. На валюту посмотрели, даже в руки не взяли. Не знаем таких денег. Назад, несолоно хлебавши….

Между прочим, некоторые наши инструменты остались в подземелье, чтобы не таскать их туда-сюда. Мы уверены в невозможности проникновения в них, пока государство не затеет серьезные раскопки. Нам просто помог слепой случай плюс уникальный японский прибор, аналогов которому я не встречал. Есть приборы российские и зарубежные для определения пустот, но не то. Далеко не то. И не зря, я так и не упомянул его названия.

Глава седьмая Смоленские легенды

Километрах в тридцати от города Вязьма, немного северо-западнее по направлению к Смоленску, находилась простая русская деревня, название которой было связано с лесной чащей. Вокруг действительно были леса. Это — моя Родина. Здесь жили мои предки. Уже лет двадцать, как деревни нет. Вымерла, как и десятки деревень вокруг нее.

Армейская служба забросила отца в Белоруссию, но в детстве, я каждый год приезжал в родную деревню в период школьных каникул к деду и бабушке. Ежегодно в деревню летом наезжало десятка два мальчишек и девчонок из Москвы, Ленинграда, Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа и других городов. Местные всех нас называли почему-то «москвичами», даже меня, из Белоруссии.

Здесь я впервые услышал легенды о кладах и страшных историях, связанных с ними.

Оказалось, что и какой-то мой далекий предок, дед Демид (а в деревне дедом называли любого пращура, без всяких там приставок «пра» или «пра-пра», просто дед и его имя, хоть и жил он двести лет назад) имел отношение к войне с французами, а точнее участвовал в разграблении какого-то французского обоза. Легенды, как это бывает на Руси, переходили из поколения в поколение.

И вот, какая-нибудь бабка, обозленная набегом на ее яблони или вишни (а я был непременным участником таких набегов), кричала на всю деревню, махая вслед прутом: — Во-во, вылитый дед Демид, и тот таким же разбойником был, порода такая….

И прочие нелестные эпитеты в мой адрес и в адрес неведомого мне предка. Конечно, эти сравнения не могли меня не заинтересовать. И по крупицам я собрал следующую информацию.

В этих местах, через речку, на возвышенности напротив нашей деревни, в начале девятнадцатого века жил помещик по фамилии Каретников. Был он в чинах небольших, поручиком, но гвардейским и служил в Петербурге. Хозяйство за него вел еврей-эконом. Мой пращур, дед Демид, как и остальные жители деревеньки, был крепостным крестьянином этого помещика, или барина, как тогда говорили. Барин был ничем не примечательным. После наполеоновской войны 1812 года был уволен из гвардии за пьянство и карточные долги и поселился в поместье. А, прославился он тем и вошел в историю, что постоянно задирал и, даже вызывал на дуэль, своего соседа Грибоедова. Да, да, того самого Александра Сергеевича Грибоедова, автора комедии в стихах «Горе от ума». Писатель жил в восьми километрах от нашего барина в своем поместье Хмелита. Кстати, село это сохранилось, и сейчас там дом-музей Грибоедова.

Вражда эта началась в незапамятные времена, еще предками Каретникова и Грибоедова. Яблоком раздора послужил небольшой болотистый лесок (существует и поныне, бывал, авт.), который находился на границе владений соседей. Судились из-за ничем не примечательного лесистого куска земли больше сотни лет. Судьи приходили, то к одному, то к другому мнению. Такое уж было судопроизводство в те времена.

Послушайте компетентное мнение, о состоянии тогдашнего судебного рассмотрения дел, выраженное в малоизвестном стихотворении, современника Грибоедова, тоже Александра Сергеевича, только Пушкина:

   Глухой глухого звал к суду судьи глухого,   Глухой кричал: — моя им съедена корова!   — Помилуй, — возопил глухой тому в ответ, —   Сей пустошью владел еще покойный дед!   Судья решил: — чтоб не было разврата,   Жените молодца, хоть девка виновата…

В точку, да? Как раз к нашей истории. Так вот, время от времени, надираясь в стельку (или, как там надираются гусарские поручики), барин садился «наконь» и отправлялся навестить соседа. Там он гарцевал вокруг грибоедовского поместья, махал саблей, непотребно ругался и непременно вызывал врага на дуэль.