Валерий Генкин - Похищение

Андрис отложил газету и открыл глянцевитый журнал. На ярком снимке — молодой Болт рядом с крепким загорелым мужчиной средних лет. В руках у мужчины — вилы. «Цесариум беседует с честным тружеником Заболотья, первым поднявшим факел пожертвования яиц кицы нуждающимся патриотам». Цесариум, очень занятый делом строительства нового Леха, все-таки выбрал время для встречи с молодым вилосуем и яйцехватом Кимоном Стахом. Широко улыбаясь, Цесариум крепко взял его жесткую, привыкшую к вилам ладонь. Охваченный небывалым волнением, Кимон Стах не мог найти слов. Цесариум, проникнув в сокровенные думы яйцехвата, сказал: «Сегодня простые труженики стали свободными и полноправными хозяевами планеты и могут полноправно и свободно трудиться». Высоко оценивая поступок Кимона, пожертвовавшего недостаточным инвалидам собранные им яйца, Цесариум подчеркнул, что этот поступок является замечательным почином, патриотическим начинанием, вытекающим из глубокого осознания долга каждого честного труженика перед недостаточными инвалидами. Впоследствии Кимон Стах часто говорил о волнующих событиях того незабываемого дня, когда Цесариум пригласил его откушать вместе с ним, и о том, что Цесариум, отдавая все силы мощного ума и могучего организма борьбе за благо честных тружеников, питался исключительно кашей из толченых зерен вестуты, полностью пренебрегая икрой, севрюжкой и коньяком.

Почувствовав легкий звон в голове, Рервик стал механически перебирать газеты. Глаза наткнулись на аршинный заголовок:

ЦЕХ, УДОСТОЕННЫЙ ВЫСШЕЙ НАГРАДЫ

«Замечательное событие произошло вчера в игольном цехе комбината имени Кунмангура. Тружеников этого славного предприятия ждала встреча с Любимой Дочерью, которую сам Цесариум послал в игольный цех, чтобы удостоить его замечательной награды за достигнутые успехи. Услышав о радостной новости, каждый работник игольного цеха взял на себя обязательство овладеть передовыми методами заточки игл, повысить культурный и физкультурный уровень и повести борьбу за выполнение.

Любимая Дочь, ознакомившись на месте с жизнью и трудом тружеников игольного фронта, дала указание о заточке игл с обоих концов, что позволит смежному комбинату вдвое повысить производительность швейных операций при пошиве основной продукции. «Вдвое больше знамен, стягов, флагов, вымпелов, хоругвей и штандартов смогут сшить ваши товарищи, славные швейники комбината имени Мутинги!» — сказала Любимая Дочь.

Потом она остановилась у рабочего места знатной дыробойщицы Квалы Палех. На ее дыробойном аппарате висит гордая надпись: «Дважды образцовый станок», а чуть ниже — «Станок высокой культуры дыробоя». Любимая Дочь ласково улыбнулась Квале Палех и сказала: «Я расскажу Цесариуму, какие замечательные люди трудятся в игольном цехе». Под восторженные клики тружеников Любимая Дочь вручила Квале Палех замечательную награду — слепок указующей десницы Цесариума.

— Рука Любимого Руководителя отныне всегда будет указывать нам путь — единственно правильный путь к счастливым и замечательным свершениям в нашем замечательном труде на благо. — Так сказала скромная труженица, гордая высоким почетом, оказанным ей и всему игольному цеху Цесариумом и Любимой Дочерью. От имени своих товарищей по цеху я заверяю Любимого Руководителя и Любимую Дочь, что наш цех немедленно приступит к двухсторонней заточке нашей продукции, преодолевая гнусную косность улиток и разнузданное низкопоклонство сольников. Так заточим же больше игл на радость Цесариуму и Любимой Дочери!

И все труженики игольного цеха немедленно возобновили замечательный трудовой процесс».

Ниже шли стихи, написанные Квалой Палех ночью, после знаменательного дня награждения.

Что игла? Пустяк, и только,Так считалось до сих пор.Разве стоит на такоеОбращать вниманье нам?Но Цесариума мудростьПомогла нам разглядеть,Что любая в мире малостьМожет пользу принести.Дочь Любимую послал онВ наш родной игольный цех,Чтобы путь навстречу солнцуЛехиянам указать.И теперь на комбинатеМы клянемся как одинДвухстороннюю заточкуОбязательно внедрить.

Вот теперь, я думаю, Андрис полностью готов к встрече с Болтом, которой и посвящена

глава седьмая

Люди его не пускали в дома, города не пускали В стены свои, но Метаб не сдавался, свирепый, как прежде.

Вергилий Андрис ждал в той же ширменной. Он был начеку, и все же не заметил появления Любимого Руководителя. Его не было — и он есть.

Переход от одного состояния к другому был неуловим. Как будто Болт вечно стоял, опершись рукой о каминную полку. Спокойные темные глаза улыбались. Короткие волосы по-римски набегали на лоб и виски. Голова чуть крупнее античных канонов, но прекрасной лепки. Величавые складки белой тоги. Полные губы разомкнулись.

— Не откажите в любезности, Андрис Рервик. Преодолейте на короткое время укоренившееся в вашем сердце предубеждение и выслушайте меня если не доброжелательно, то хотя бы не враждебно. Прошу вас. — Плавным жестом Цесариум пригласил Рервика сесть, подождал, пока тот опустится на груду подушек, но сам остался стоять.

Андрис поздно понял невыгоду своего положения. Болт возвышался над ним, подавляя еще до начала разговора. Подавляя спокойным величием, красотой лица и позы, звучностью голоса.

Разозлившись на себя, Андрис неуклюже поднялся и резко сказал: — У вас есть обычный стул?

С двух сторон тут же возникли униформисты, и у низкого столика появились две белые табуретки. Однако Рервик и Болт продолжали стоять друг против друга. Наконец Цесариум согнал с лица улыбку и заговорил: — Не буду извиняться за причиненные вам неудобства, ни за душевные и телесные обиды, нанесенные моими людьми вашей подруге. Не одобряя методов, я тем не менее беру на себя всю ответственность за содеянное.

Он помолчал и снова улыбнулся — мягко и грустно.

— Салима говорила с вами. Думаю, мы обойдемся без околичностей. Я не хочу уходить в небытие монстром. Это нежелание и заставило меня такими — грязными, по вашему убеждению, мерами вынудить вас выслушать мои аргументы. Я не был уверен, что, встретившись со мной, вы не попытаетесь меня уничтожить. Отсюда эти меры. Увы, жестокие. На вашем языке — шантаж. Пусть будет шантаж. Лишь бы цель была достигнута.

— Цель?

— Освещение истины во всей ее сложности и противоречивости, а не обряженной в двухцветный балахон: плохое — хорошее.