Марина Наумова - Ночной народ

И еще там был Эрон... Лишь в неизменность его, как в неизменность вечного - любви, верила она, шаг за шагом перемещаясь по щербатой неровной лестнице.

Змеи расползались, уступая дорогу ее вере и не причиняя девушке никакого вреда.

Подходя к месту, где на нее прошлый раз напал Горгона, Глория замедлила шаг. Слух ее обострился.

Неужели нападение повторится?

Света хватало лишь на то, чтобы в его наличии никто не сомневался, требовать же от него и того, чтобы он что-то освещал, было уже роскошью. Движущиеся живые полоски змей - черное на коричнево-сером - вот и все, что позволялось ей распознать и различить.

У конца первого лестничного пролета, где нашло себе место подобие комнаты, было и вовсе темно, но темнота жила: в ней что-то дышало, двигалось и, похоже, даже чавкало.

Глория замерла, напрягая зрение.

Что-то небольшое - намного уступающее размерами человеку - находилось всего в нескольких шагах от нее.

Глория робко шагнула вперед.

"Я не должна бояться... - снова и снова повторяла она. - Ведь там он... Ведь этот мир он любит - значит, и я должна чувствовать к этому подземелью хоть крупицу добрых чувств... Как к Рейчел, к Бабетте, они ведь не плохие, право слово... Этот мир ужасен только с виду - как наш порой изнутри. И все же я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь сумею его понять и принять в свою душу, как Эрон. Этот мир - не для людей..."

Постепенно ее глаза начали привыкать к темноте. Довольно скоро Глории удалось рассмотреть копошащееся существо. Больше всего оно напоминало голую первобытную птицу. Рот-клюв был усажен клыками и мелкими, но острыми зубками. Четыре голенастые лапы, расставленных совсем по-птичьи, держались за края какого-то возвышения, похожего на ящик. Змеей изгибалась длинная шея.

Монстр питался - в его клюве был зажат какой-то мелкий грызун. По всей видимости, это была обыкновенная крыса, которая с вечной самоуверенностью, присущей крысиному роду, дерзнула вступить на запретную для всего живущего естественной жизнью территорию и расплатилась за этот поступок жизнью. Впрочем, не исключено, что и сам птицеподобный монстр являлся здешним аналогом кошки и выходил на промысел в верхние пограничные районы.

В зрелище этого мелкого, но все же кровавого пиршества было что-то мерзкое и почти непристойное - возможно, из-за происхождений хищника и жертвы - слишком уж они были разными. Едва разглядев суть происходящего в темноте, Глория поторопилась отвести взгляд, но хруст мелких костей под зубами птицы-кошки долго стоял в ее ушах, пока его не заглушил дробный стук, похожий на барабанный. Он звучал диковато и экзотически - и все же у Глории слегка отлегло от сердца: в нем сквозило больше человеческого, чем девушка могла ожидать от этого мира.

Пройдя немного вперед, она уловила еще один звук, на этот раз похожий на отдаленное пение высоких, скорее всего, женских голосов. Оно существовало почти невидимо, но в то же время и естественно, как невидимо и органично окружает человека вдыхаемый им воздух.

Глория прошла вперед еще немного, ее ходьба становилась все уверенней, между тем как темнота отступала, а свечение вечной ночи усиливалось. Но усиливался и трепет перед удивительностью начавшего выглядывать из тьмы истинного ночного города Мидиана.

Стук становился все звонче и четче - похоже, его источник находился совсем рядом.

Так оно и оказалось: свернув за поворот, Глория увидела и саму барабанщицу.

Ее одинаково сложно было назвать и существом, и человеком: скорее всего, монстр, ей подобный, в свое время назывался Минотавром, хотя определить вид ее головы как "бычий" (и тем более - "коровий") было бы большой натяжкой. Женскую фигуру довольно приятного сложения венчала ужасающая морда с губами, сместившимися к подбородку и потерявшими в раздутии свой естественный изгиб; из щели между ними торчали едва ли не завитками яркие, выгнутые сверх всякой меры клыки, на которых не высыхала слюна. И все же что-то бычье в этой морде было. Пожалуй, в той степени, как у Месяца - сходство со светилом, идущее по принципу подобия подобному.

Барабанщица с упоением, затмившим для нее все на свете, занималась своим делом, и Глория не стала долго задерживаться возле нее.

Еще больше Глорию впечатлило другое существо, словно вышедшее из-под кисти допившегося до белой горячки художника.

Коротконогое, безголовое на первый взгляд, оно не тянуло даже на карикатурное изображение человека и в то же время являлось именно замечательной по-своему карикатурой. Испещренная крупными складками туша, конечностями-обрубками которой можно было при разглядывании общего вида пренебречь, напоминала гигантскую человеческую рожу. Складки-глаза, складка - губастый рот... Вскоре Глория различила и его настоящую голову: она торчала посреди мясистого живота, изображая из себя нос, а черты лица малого почти дублировали таковые у всего тела-рожи.

Человек-морда заметил Глорию - тупые выросты ног пришли в движение, неловко подтаскивая за собой тело; рот головы-носа открылся, рот-складка на теле заходил ходуном, и сложно было сказать, откуда начали доноситься неразборчивые - не то булькающие, не то квакающие - звуки.

Лишь заметив перемещение урода, Глория сумела освободиться от шока, вызванного его внешним видом. Омерзение и страх, тотчас всколыхнувшиеся в ее душе, заставили ее тронуться с места.

Тем временем пение крепчало. Жалобное, как стенание птиц, загадочное и полное особой сумбурной и беспокойной красоты, имевшей какой-то призвук болезненности, оно шло из ниоткуда и заполняло собой все.

Да, воздух обычно не замечают, но бывают минуты, когда человек замирает, чтобы вобрать его в легкие и оценить: "Как он свеж!" - или, наоборот: "Как он тяжел и отвратителен!".

Ни то, ни другое не могло быть безоговорочно отнесено к пению-атмосфере: слишком чужой она казалась для этого - и все же невероятно знакомой показалась Глории скрытая в ней мятущаяся тоска.

Да и какому не лишенному души человеку, столкнувшемуся в своей жизни со страданием и непониманием, удастся остаться безучастным к боли вечных изгнанников, тысячелетия не знающих пристанища?

И неважно, каким языком говорится об этой беде - языком слов, музыки или красок, - боль поистине универсальна, ей неведомо такое деление.

"Как я понимаю Эрона! - подумала Глория и тут же спохватилась: Эрон!.. Так что же я так медлю?"

Глория прибавила шагу, но вскоре замерла: перед ней раскрылась пропасть.

Здесь было еще больше света, и отовсюду струились клубы жара, скрывая дно громадной ямы. Лишь невероятные по непрочности мостики из веревок и кое-как связанных дощечек простирались теперь перед Глорией, уводя в белесую туманную дымку, отделявшую ее от Буна.