Олег Петухов - Пост-Москва

— Ты не виновата, ни в чем не виновата, — прошептал он ей на ухо. — Это Вселенная… Она внезапно становится неправильной. Я сам видел это. Вокруг нас концентрируются темные силы. Я не знаю, зачем мы им нужны, но они охотятся за нами. И за Ночным Котом.

Он обнял ее, она положила голову ему на плечо, прижавшись к нему всем телом, как бы ища у него защиты и покоя. Он почувствовал нежность к ней и страх не оправдать возложенное на его плечи доверие.

Автобус в это самое время затормозил и остановился. В салон вошел полицейский для проверки документов. Иван нащупал в рюкзачке пистолет и передернул затвор, стараясь не шуметь.

Путь до Тушина в это мгновение представлялся ему таким же длинным, как дорога на Луну.

Короткая очередь. Смахиваю пот с глаз. Еще очередь. Гасты прут, как заведенные. Мне нужно пробиться на правый фланг. Без правого фланга нам всем пиздец. Очередь, пулемет взбрыкивает у меня в руках, как жеребец. Главное, не дать очереди уйти вверх, в небо. Гасты валятся, как кегли, а пули буквально прошивают их насквозь. Это единый пулемет на близкой дистанции — машина расчеловечивания сущностей, стремящихся стать людьми.

Я откидываю сошки и ставлю пулемет на них. Правый фланг у меня, как на ладони. Кучки гастов измываются над трупами ребят, которые еще полчаса назад были моими лучшими друзьями и соратниками. Они и сейчас мои лучшие друзья и соратники, а их души несут крылатые валькирии в Валгаллу, пока тупые животные раздирают в клочья их юные безгрешные тела.

И я начинаю разговаривать на языке, понятном избранным — воинам, солдатам, бойцам. Мой пулемет выбрасывает отстрелянные патроны, как машинка по производству смерти. Ни один не уйдет с этой вечеринки неудовлетворенным. Все получат по заслугам. Пули прошивают гастов и рикошетируют в небо. Я говорю: «Это хорошо». Я вижу плоды рук своих. Смерть совершенна, смерть идеальна. Мозги, кровь, ошметки плоти, трупы, валящиеся, как тряпичные куклы под музыку пулеметного рок-н-ролла. Пусть восстанут мертвые, пусть спляшут мертвецы! Пуля найдет свою дорогу через мясо и кости и, срикошетив, уйдет в небеса праздничным фейерверком. Плодите сущности, и убивайте сущности, никто из виновных не спасется, а невинные наследуют небо и землю.

Это говорю я — ваш бог и пророк, и апостол.

Полицейский шел по автобусу, проверяя документы. Когда он стал перед ними, приложил руку к фуражке и что-то неразборчиво пробормотал, Иван протянул ему их идент-карты. Полицейский отсканировал их, посмотрел на экран и снова отдал им честь. Механически и равнодушно, как латунная шестеренка государственного механизма. И пошел дальше. Иван сунул руку в рюкзак и осторожно отпустил взведенный курок, а потом поставил пистолет на предохранитель. На этот раз механизм дал сбой, хотя Иван прекрасно знал, что занесен во все базы данных как опасный государственный преступник. И ему почему-то казалось, что этот сбой отнюдь не был случайным. Кто-то, сильный и могущественный, играл на их стороне.

Иван обнял Дашу за плечи, она положила голову ему на плечо. Впереди их ждала неизвестность, но сейчас Иван не думал ни о чем, обнимая человека, ставшего для него родным и близким. «Пусть завтрашний думает о завтрашнем дне», — вспомнились ему слова, казалось, давно и прочно позабытые. Откуда это? Он не знал, но что-то важное и главное было связано у него с этим старинным высказыванием. Что-то, что поможет им выжить.

Полицейский закончил проверку и вышел из автобуса, сутулясь и, наверняка, проклиная дождь, свою службу и самого себя, не достойного большего. Дверь закрылась, шипя пневматическим приводом, они медленно тронулись и поехали под дождем по улицам, необычно безлюдным в этот час.

Автобус набирал ход, Москва-Сити осталось позади, они ехали по территории Большого города, где действовали совершенно другие законы и мерки. Иван бывал тут очень редко, во всяком случае в последнее время. Полиция, или кто они там, достанет их и здесь, он не сомневался в этом, но сделать это им будет уже не так легко, как в пределах Бульварного кольца. Большой город разбит на районы, часто конфликтующие между собой, а управление полицией строилось по территориальному принципу, так что бывало, что соседние полицейские участки, в лучшем случае, сохраняли вооруженный нейтралитет, а, зачастую, открыто враждовали между собой в борьбе за территорию, за источники дохода, за потенциальных «клиентов» — местную шпану, которую они крышевали.

Иван почти задремал, убаюканный урчанием автобусного мотора и плавным скольжением по мокрому асфальту проспекта двухэтажного монстра, как вдруг позади раздался вой сирены, отблески мигалок заплясали по салону красно-синими всполохами, и голос в громкоговорителе с металлическим тембром произнес, казалось, прямо над его ухом неумолимое:

— Водитель автобуса NN, немедленно остановитесь!

Иван взвел курок пистолета. Завтра наступило, и завтрашнему пора было позаботиться о завтрашнем дне.

Я встаю во весь рост и иду с пулеметом наперевес, изредка постреливая в отдельные группки уебков, в тех, кто еще не сообразил, не понял и не догадался, что время шуток прошло, что белый хозяин вернулся из своего затянувшегося странствия за моря.

— На, получи, — говорю я, нажимая на спусковой крючок. — Мало? На тебе еще.

Гильзы сыпятся мне под ноги, как монетки перед четой молодоженов. Есть ли такой обычай? Я не знаю, но мне весело, и этого достаточно. Пусть будет такой обычай, потому что я устанавливаю его трассирующими очередями навеки. Ни одна гнида не уползет от моей несокрушимой огневой мощи, я — хозяин, я засею это поле вашими мертвецами, я полью его вашей кровью и унавожу вашей гниющей плотью. Пощады не будет никому.

Вой ракеты, взрыв. Когда я поднялся на ноги, пошатываясь и пытаясь вернуть себе зрение, о слухе уже речь не идет, вся площадь с правого фланга наших позиций была забрызгана термитом и напалмом. Больше там нечего было делать, и я пошел назад, оплакивая своих ребят, сейчас наверняка наслаждающихся ласками полногрудых гурий.

Учреждение, не имеющее даже названия, пустынно и погружено в тишину, как заброшенное кладбище. Но это только иллюзия. В его отделах кипит работа, результаты которой стекаются к главному, в его изысканный кабинет, роскошь которого может оценить только эксперт и знаток. Глядя на привычное глазу полотно Тулуз-Лотрека, хозяин кабинета раздумывает вслух, потягивая кубинский ром двадцатилетней выдержки:

— Папа уже не тот. Я убежден, что мы сделали ставку на неправильную лошадь. То есть, на хромую лошадку, — в его голосе появляется иностранный акцент.