Александр Щербаков - Сдвиг

Полковник молчал, и Спринглторп, сделав круг по кабинетику, продолжал:

— Я прекрасно понимаю, мы все прекрасно понимаем, что означают ваши слова. Это мягкое, но настойчивое предупреждение. Предложение утопить начатое в дискуссиях ученых авторитетов. Мы не пойдем на это. Пытаясь сохранить хотя бы часть своего дома, быть может, мы повредим еще чей-то. Я горячо надеюсь, что этого не произойдет. Но если произойдет, мы сто лет будем ходить голые и босые, мы будем каяться и расплачиваться. Будем. Но на своей земле, полковник. Поймите: вы — часть милостыни, которую нам подали. Должны были подать. Но нам нужно большее. И у нас достанет дерзости стребовать у человечества свою долю целиком! — Ошеломленный пылом собственных слов, Спринглторп помедлил и, одолев сухость во рту, закончил: — Я прошу вас, полковник, передать это вашему правительству. Одновременно с выражением глубокой благодарности за все, что ваш народ сделал для нас. Был бы очень рад услышать ваше личное мнение по этому поводу. Ни в малой мере не соединяя ваших слов с мнениями служебными и государственными.

— Господин президент, я офицер, — негромко сказал полковник. — Работая здесь, я выполнял приказ. Он был для меня большой честью. Рад, что наша работа заслужила высокую оценку. За нами, за нашей группой были сотни тысяч умов и рук, без них мы ничего не смогли бы. Я проникнут этим ощущением и хотел бы, чтобы об этом помнили все, с кем нам пришлось здесь работать. Чувства и мнения этих сотен тысяч наших земляков — это и есть мои личные чувства и мнения, я от них не отделим. Я вам их высказал И надеюсь, что вы отнесетесь к ним с должным вниманием. Уверен, что к вашим словам наше правительство отнесется со всей серьезностью. Они того заслуживают. Позвольте мне на этом попрощаться с вами и еще раз сказать, что наш народ относится к вашей стране с братским сочувствием. Именно поэтому он и послал нас сюда. При любых обстоятельствах не забывайте об этом, господин президент. Прощайте.

Существует, все же существует искусство, неведомое Спринглторпу! Искусство слияния себя и общества. Он всю жизнь нимало не нуждался в нем, а теперь… Теперь-то как трудно! Ах, как трудно. Тяжесть собственной нерешительности, неспособность глядеть вдаль и вширь подавляла Спринглторпа. И когда наконец оттуда, с неразличимого во тьме и туманах «Эльпидифороса» донеслись желанные слова, он почувствовал себя легко. Легко? Нет. Невесомо. Больше он ничего не мог сделать, ни на что не мог повлиять, все покатилось, как лавина, а он, покачиваясь, повис над ней, как некий символ, мишень, в которую били молнии запоздалых страстей, били жестоко и болезненно для него самого, но нечувствительно для дела. Пусть! Пусть бьют!

Он с честью выдержал неведомую для него процедуру заявления для печати с передачей по телевидению. Отец Фергус постарался на славу: не меньше сотни журналистов и телеоператоров кишело на борту американского самолета, в салоне которого прямо на эвакодроме Линкенни состоялась пресс-конференция. Полуослепленный, полуошпаренный ярким светом юпитеров, Спринглторп прочитал правительственное сообщение. Он знал его наизусть и ни разу не сбился:

«Отдавая себе полностью отчет в том, что предпринятая акция может вызвать обвинения в нарушении природного равновесия в бассейне западноевропейской котловины Атлантического океана, мы самым энергичным образом подчеркиваем, что стремимся как раз к обратному. Ибо неотвратимо надвигающееся исчезновение нашего острова в конечном счете означает гораздо большее нарушение этого равновесия, чем попытка хотя бы частично сохранить территорию, принадлежащую нашему народу».

На следующий день пошли протесты. Первым пришел протест Японии: «Глубоко и искренно принимая к сердцу трагедию нации, лишающейся собственной земли, правительство и народ Японии не могут одобрить действий, способных привести к неконтролируемому радиоактивному заражению вод Мирового океана».

— Чушь! — неистовствовал в радиотелефоне голос Левковича. — Я же вам говорил: весь уран, который мы ухлопали на это дело, извлечен из морской воды. Что мы, дети, что ли? Если на то пошло, попади он в воду весь целиком, так равновесие только восстановится. Почему вы не сказали об этом в заявлении?

— Забыли, — ответил Спринглторп.

— Забыли! Публикуйте разъяснение. Езжайте на сессию ООН, созывайте международный конгресс, делайте что хотите, но чтобы с этим все было ясно! Вы поняли?

Ехать в штаб-квартиру ООН, эвакуированную в Виннипег, так или иначе Спринглторпу предстояло в ближайшие дни. Международный штаб «впредь до получения разъяснений» приостановил финансирование технических операций. «Ходят слухи, что группа стран готовит проект резолюции с осуждением проводимой акции», — сообщил О’Брайд.

— Поеду и выступлю, — сказал Спринглторп Левковичу. — Как у вас дела?

— Пока работают три точки: первая, вторая и пятая. Суточный выход — около ста тератонн, но это только начало. Разгуляется.

Через два дня загудело в четвертой, затем в седьмой и восьмой точках Потом заработали двенадцатое и тринадцатое жерла. Восемь вулканов бушевали на океанском дне.

— Нам и так почти хватит! — доносилось по радиотелефону. — Еще бы парочку: третью да десятую. И довольно будет. Запас остался, мы бомбим десятую. День—два — и прорвет. Не может быть, чтобы не прорвало. Зрелище! Приезжайте посмотреть.

Десятую прорвано три дня назад. Да как прорвало! В три дня гигантская гора взгромоздилась на всю четырехкилометровую толщу океанских вод и выбросила над поверхностью свой грозный султан.

«Эльпидифорос» крейсировал теперь вдоль фронта вулканов. Еще два из них — второй и пятый — приподнялись над океаном. А десятый высился уже почти на полкилометра.

Дебаты в ООН были назначены на послезавтра, и Спринглторп решил, что перед этим должен увидеть своими глазами все, что происходит в море. И вот он стоял и смотрел, сжимая руками стальной поручень, идущий вдоль борта танкера. Смотрел и пытался представить себе, что происходит там, в ужасной тьме океанских глубин: бешеное кипение воды, огромные тускло-багровые комья, витающие на струях пара, тягучее клокотание громоздящейся грязи.

— Суточный суммарный выход по всем точкам — две тысячи сто тератонн. Мы рассчитывали на две семьсот, но при этом закладывали двадцатипроцентный запас. Так что по делу сейчас — как раз! — кричал ему в ухо Левкович.

Каких чудовищ пришлось выпустить из недр, каких чудовищ! Сквозь пелену дыма тусклым красным кружочком едва светило солнце. С неба свешивались длинные серые струи. Нечем было дышать.

— Смотрите! Такой была Земля миллиард лет тому назад! — не унимался Левкович.