Майкл Коуни - Здравствуй, лето... и прощай

– …у нас не очень много времени, Дроув, – тихо говорила Кареглазка.

– Жаль, что мы потеряли столько времени зря, вместо того чтобы лучше узнать друг друга. Пожалуйста, поцелуй меня… скорее.

Я наклонился и крепко её поцеловал, и она прильнула ко мне и заплакала у меня на плече, пока я наблюдал за грумоходами, мчавшимися к нам прожорливой стаей. Я поднял со дна лодки весло и взвесил его в руке; это было всё, чем мы располагали. Ещё никогда в жизни я не был так испуган, и тем не менее я думал о Кареглазке и о том, что мёрзлым грумоходам придётся сначала убить меня, прежде чем они смогут добраться до неё…

Кареглазка застыла в моих объятиях; она повернула голову и глядела на воду.

– Смотри! – выдохнула она. – Дроув, смотри!

Тёмная тень под водой приобретала форму, и её очертания становились всё более отчётливыми. На поверхность всплывали и лопались все новые пузыри, издавая запах сырой древесины, верёвок и смолы. Я перегнулся через борт, напрягая зрение, и смог различить палубы, сломанный рангоут, люки – все это медленно поднималось из глубин канала Паллахакси. Это было жуткое зрелище, я забыл об опасности и о грумоходах и содрогнулся, глядя, как с океанского дна поднимается «Изабель»…

Иззубренный конец сломанной мачты разорвал поверхность воды в двадцати шагах от нас, отрезанный от плававшего внизу остова простиравшейся над ним серебристой плоскостью. Однако вскоре появилась чёрная рулевая рубка, бесформенная, с выбитыми окнами, но её всё ещё можно было узнать.

Появились крышки люков с тихим стоном, вызванным медленно вытекавшей вязкой водой и входившим в трюмы воздухом. Вскоре была видна уже вся палуба, с которой стекала вода, словно тяжёлая ртуть.

Я опустил весло в воду и оттолкнулся, отводя лодку на некоторое расстояние, в то время как грумоходы были все ближе, и я слышал их голодный лай. Они заметили нас; они уже смыкали свои ряды, готовясь к нападению. Потом лодка ударилась о тяжёлое дерево «Изабель», и я ухватился за леер, пока Кареглазка вскарабкалась на палубу. Я последовал за ней, всё ещё держа в руке весло, но второпях поскользнулся, лодка выскользнула из-под меня, и я упал, ударившись головой о чёрный корпус, и провалился в темноту…

Мои пальцы цеплялись за что-то твёрдое, я полз вперёд и вверх, все ещё в полубессознательном состоянии, подгоняемый ужасом перед хищниками, которые сейчас, возможно, уже почти настигли меня; как долго я был без сознания, как долго?.. Я с трудом приподнял голову и увидел силуэт Кареглазки на фоне яркого неба; она стояла надо мной, подняв над головой весло, и колотила, колотила по прыгающим вокруг нас тварям.

Я продолжал ползти, и палуба подо мной начала теперь приобретать форму.

Я чувствовал, как грум слегка покачивает её, и слышал отчаянный крик размахивавшей веслом Кареглазки.

– Убирайтесь отсюда, мерзляки, убирайтесь отсюда, убирайтесь!..

Я встал, шатаясь, пытаясь стряхнуть пелену с глаз; потом шагнул вперёд и осторожно взял весло из рук моей Кареглазки, продолжавшей колошматить по неподвижным телам. Я сбросил три тела за борт. Трупы с приглушённым всплеском ударились о воду. Грумоходы немедленно накинулись на них, с низким сопением разрывая и пожирая собратьев. Вскоре они умчались по направлению к югу.

Кареглазка прижимала руки к щекам, начиная приходить в себя. Её ноги и плечо были исцарапаны, а красивое платье разорвано и клочьями свисало с талии. Я обнял её, подвёл к крышке люка и усадил, потом разорвал остатки своей рубашки, намочил и начал промывать её раны так осторожно, как только мог. У неё был глубокий порез на плече, из которого сочилась кровь, но её прекрасная грудь была невредима, и я осторожно поцеловал её, насухо вытирая. Потом я поколебался, но решил, что есть вещи поважнее скромности.

Я поставил её на ноги и снял остатки одежды. У неё было слегка поцарапано бедро, я промыл его и поцеловал и вымыл её всю, пока она не начала улыбаться и погладила меня по волосам, когда я стоял возле неё на коленях.

– Теперь ты, – настойчиво сказала она, и я разделся; она обмыла меня, медленно и очень тщательно. Я даже не заметил, поранился или нет. Она отступила на шаг и окинула меня долгим и откровенным взглядом, потом улыбнулась.

– Кто говорил, что с нами никогда ничего не случится? – сказала она.

Глава 17

Со сломанных мачт и искорёженных труб стекала слизь, они были облеплены водорослями; мы пришли к выводу, что они застряли в морском дне, удерживая там «Изабель», пока грум не усилился. Потом, наконец, они освободились, и корабль, потерявший большую часть палубного груза, быстро всплыл, приняв у поверхности нормальное положение.

Никто из нас вовсе не торопился сообщить о новости в Паллахакси.

Какое-то время мы лежали на палубе, приходя в себя, пока жаркое солнце подсушивало наши раны, и искрившаяся кристаллами Кареглазка напоминала прекрасное творение ювелирного искусства. Нам казалось излишним снова одеваться, в пределах видимости не было никаких судов, так что мы гуляли по палубе, которая сама начала блестеть по мере того, как высыхала пропитанная водой древесина. Мы разглядывали остатки палубного груза, но большей частью смотрели друг на друга.

Нам удалось открыть дверь рубки, и мы вытащили оттуда свёрток мокрой парусины и расстелили её на палубе, сложив в несколько раз, словно постель. Потом Кареглазка рассмеялась и заключила меня в объятия, и мы дико и радостно обнимались, а с наших тел сыпались кристаллы, и мы хохотали, словно идиоты.

С тех пор я часто думал о том, как нам повезло, что мы так любили друг друга. Иначе мы чувствовали бы себя страшно неловко, поскольку никто из нас не знал, что, собственно, делать. Мы боролись в складках тёплой влажной парусины, все ещё хохоча, извиваясь, когда материя липла к нашим телам; мы хотели прикасаться друг к другу так долго и так плотно, как только можно. В какой-то момент мы обнаружили, что лежим, вытянувшись во весь рост, обнажённые, настолько близко друг к другу, как никогда прежде, и ничто не удерживало нас от того, чтобы совершить то чудесное таинство, которое совершали взрослые, – ничто, кроме нашего собственного невежества.

Потом я поцеловал Кареглазку в солёные мягкие губы и обнаружил, что лежу на ней сверху, а она шевелится подо мной, расставив ноги и соприкасаясь со мной бёдрами; мы стали одним целым, и я увидел, как её лицо исказила гримаса; я быстро остановился и чуть не заплакал, потому что причинил ей боль.

– Пожалуйста, Дроув, дорогой. Продолжай, – прошептала она, улыбаясь сквозь выступившие на глазах слёзы; и я продолжил, и внезапно она стала мягкой и тёплой, и прекрасной, и трепетной…