Йен Уотсон - Книга Звезд

Патриция считала, что эти слухи совершенно беспочвенны, поскольку на Земле уже почти не совершалось убийств, изнасилований, вандализма и прочего. Луиджи, который реставрировал картины, знал, что в прежние страшные времена все обстояло совсем иначе, тогда говорили, что «жизнь — это ад». На многих картинах изображались разные зверства: пожары, грабежи, резня, насилие, прибивание людей гвоздями к деревянным столбам.

Умиротворяющая рука правосудия стала, как говорилось в одной поговорке, «рукой света и тьмы». Большей частью нежно лаская, как мягкий свет, она почти не выдавала своего присутствия, но неожиданно могла схватить и крепко сдавить. И тогда становилась тьмой — невидимой до тех пор, пока не появлялась из укрытия.

Сама я не встретила ни одного Миротворца. Не натолкнулась ни на один «перст» Божественного разума. Расписанием моих бесед в различных церквах — не слишком утомительным — занималась администрация отеля.

Патриция говорила, что в прошлом Миротворцы не слишком досаждали Подполью. Да и зачем? Насколько я поняла, его участники занимались в основном тем, что смаковали деликатесы и выдумывали всякие теории, а также распространяли листовки, которые добропорядочные граждане выбрасывали, как мусор. Ибо разве Божественный разум не воскрешал своих звездных детей во славу Человечества? Разве он не устроил Рай на Земле? Он же дал людям все необходимое (как было предсказано доисторическим мифом).

Поэтому в Подполье считали, что можно спокойно продолжать игры в государственную измену и эти игры будут так успешны, что в один прекрасный день Божественный разум, к своему изумлению, обнаружит, что повержен.

Я не была в этом уверена. Может быть, мелкая возня Подполья просто развлекала Божественный разум — до тех пор, пока не выходила за рамки дозволенного и не проводила эффективных действий.

После нескольких недель подготовки ячейка «Таверны Дожей» решила, что час настал. Я должна была появиться в Базилике Сан-Марко, крупнейшей церкви Венеции. Именно там мне предстояло развенчать Божественный разум.

Пришел назначенный день, и я была чертовски рада, что у меня есть кольцо Тессы. В сияющей роскоши «Золотой церкви» надо было хоть чем-то сиять и мне. О, это чувственное великолепие Базилики, внутри и снаружи украшенной сверкающей мозаикой, и этот золотой алтарь, на отделку которого пошло двести пятьдесят тысяч драгоценных камней! О, эта слава Божественного разума, на которую посягнул какой-то жалкий карлик, мятежный херувим — я.

Когда я прибыла, машина на галерее, подготавливая публику к моему выступлению, исполняла какую-то симфонию. Аккорды, извлекаемые из длинных золотых труб, парили и парили. Патер провел меня в вестибюль и снабдил белой сутаной и белой квадратной биреттой. Облаченная таким образом, я проследовала по нефу в сопровождении этого самого патера, слабоумного старикана, одетого в обычное красное платье с поясом. Когда я подошла к ограде алтаря, музыка смолкла. Я встала возле звуковой трубки, с помощью которой мой голос должен был звучать на всю церковь.

— Земные смертные Венеции! прокричал в трубку патер. — В это благословенное утро мы собрались здесь, чтобы послушать херувима Йалин, дочь чужого солнца, звездное дитя Божественного разума. Поприветствуем ее!

Публика громко захлопала и закричала "Браво!". Базилика была заполнена до отказа, и на какое-то мгновение мне показалось, что среди прихожан не было ни одного из моих друзей. Но потом где-то в первом ряду я разглядела Бернардино. Он подмигнул мне. Скрестив пальцы, я потерла ими кольцо, а потом поцеловала его на счастье

Патер прошествовал по нефу обратно; воцарилась тишина. Что до меня, то это безмолвие свалилось на меня, как тонна перьев, не давая дышать. Ну и что теперь? Я решила, что буду говорить просто и ясно, как в предыдущих церквах, но ведь это здание было таким изысканно-великолепным. Как мне не ударить в грязь лицом среди такой красоты? Я облизнула губы. Потом вспомнила один отрывок из «Юлия-Царя».

— Смертные, венецианцы, земляне, внемлите мне, — нараспев начала я. — Слушайте меня внимательно, пожалуйста! Не затыкайте уши. Я пришла сюда, чтобы похоронить Божественный разум, а не восхвалять его. Я пришла похоронить его под грудой обвинений, которые все слишком правдивы! Зачем? Да затем, что он собирается похоронить всех нас — и пришельцев с других планет, и землян. Он хочет сложить костер из нашего разума и поджечь наши мозги, чтобы с помощью одной большой вспышки увидеть конец вселенной…

Это было ужасно! Похороны, костры, большие вспышки. Я посмотрела на Бернардино; он поморщился. По залу пронесся удивленный шепот — словно зашуршала крыса. Или шесть крыс.

— Послушайте, — сказала я и принялась говорить более просто.

С этого момента дела пошли лучше, примерно в течение пяти или десяти минут. Крысы шепота не перестали возиться, но теперь они в основном подстраивались под меня. Или мне так казалось.

Мне помогала моя клака.[2] Один раз со своего места встала Тесса, одетая в траур, — я узнала ее только по кольцам. Заламывая руки, она завопила:

— Это правда! Божественный разум — это Дьявол. Землей правит Сатана! Демон из доисторического мифа! После этого она быстро села.

Чезаре, Патриция и Бернардино, сидя подальше друг от друга, также время от времени вставляли реплики. Более того, среди прихожан, видимо, присутствовали члены других ячеек. Но потом все испортил Луиджи, когда появился на галерее и начал разбрасывать листовки. Он никому не говорил, что собирается это сделать; Патриция сердито сверлила его глазами. (Или это была не злость? Выражение ее глаз было каким-то странным.)

Патер, сдуру похлопав мне с заднего ряда, пришел к определенному решению и покинул церковь.

Я продолжала свою речь. Но вот вскочил какой-то невзрачный человечек.

— Ты оскорбляешь нас! — закричал он. — Ты оскорбляешь нашу Базилику. Ты оскорбляешь одежды, которые носишь.

— Ты оскорбляешь нас! — как попугай повторила сидящая рядом с ним женщина.

— Ты не настоящее дитя звезд! — завизжала еще одна женщина. — Ты самозванка!

— Неправда! — закричал кто-то в ответ. Какой-нибудь член Подполья? — Ни один нормальный ребенок не мог бы так говорить! Она херувим.

— Ни один нормальный человек не мог бы так говорить!

— Заткнись! Может, она говорит правду! И так далее.

— Да, послушайте меня, — взывала я. Мне легко было их перекричать — я говорила в трубку. — Послушайте меня, во имя будущего! Да слушайте же — во имя жизни всех миров!

И тут звуковая трубка намертво отключилась. А в Базилику влетели два голубя. Хлопая крыльями, они уселись на карнизе галереи.