Михаил Емцев - Бог после шести

Но Янка мало верила в такую случайность. Ничтожна вероятность подобных событий. Шагая к райкому, Янка рассуждала, как ей казалось, вполне логически. Логика говорила за то, что следить за ней некому и незачем. А жизнь показывала иное, противоположное. Янка растерялась. Когда она подошла к подъезду райкома, ей так и не удалось доказать себе, что пронафталиненный сыщик — всего лишь продукт ее взволнованного воображения, что этот тип — из породы неутомимых пенсионеров, которые шныряют по всему городу и могут появиться в любой точке, в самом неожиданном месте. Случайный и пустой свидетель ее, Янкиных, похождений, казался ей и не случайным и не пустым. Так было страшнее, поэтому интереснее. Ей так хотелось.

В райкоме ее ждали неприятности. Сразу же она встретилась с Гришей Клочковым, и тот хмуро сказал:

— На ловца и Яна бежит. Ты мне нужна. Зайди часикам к шести, нужно поговорить.

В своей комнате за маленьким столом, стоящим у окна, Янка провела неприятные тридцать минут в ожидании разговора с Гришей. Она перекладывала с места на место бумаги. Написала два ответа на письма, но сердце ее все время было не на месте. Янка боялась и любила Гришу. Он представлялся ей самым правильным и самым деловым человеком в мире. Она не хотела себе признаться, что Гришина деловитость, его ум и распорядительность в сильной мере подкреплены респектабельной внешностью секретаря. От него шла спокойная, уверенная волна собственной значительности. Разговор Янки с ним мог носить два важных для девушки направления — либо секретарь предложит ей работу, о которой она давно мечтала, связанную с частыми разъездами в новые места, либо произошло что-то неприятное. Яна припомнила своего пронафталиненного сыщика и подумала, что между Гришиным вызовом и этим человеком может оказаться какая-нибудь связь. Какая именно, угадать трудно, но девушку не покидало предчувствие надвигающейся опасности.

Когда она вошла в кабинет секретаря, Клочков посмотрел, как показалось Янке, на нее с интересом и сдержанным удивлением.

— Садись, — хмуро сказал он. — Тут на тебя бумага пришла, почитай.

Янка взяла сложенный вдвое лист бумаги, явно вырванный из школьной тетради, и стала вникать в смысл отпечатанного на машинке через два интервала послания, в котором разоблачалась двойная жизнь Яны Смолич, студентки технологического института.

“А по вечерам ваш работник идеологического фронта, — писалось в этом письме, — приобретает облик совсем другого человека. Ее можно видеть в самых злачных местах города. Там, с наклеенными ресницами, в шиньоне, в расклешенных по последней моде брюках, в компании самых вульгарных представителей нашей молодежи, она ведет себя так, будто для нее не существует законов приличия и норм общественного поведения. Яна С. водится с самыми отпетыми личностями. В частности, она поддерживает дружбу с выгнанным из нашего института студентом художественного факультета неким Олегом Шешлевичем по кличке Худо, который неоднократно привлекался к ответственности за недостойное поведение. Ее можно встретить…”

Дальше шел перечень мест, в которых можно было встретить Янку после шести часов вечера. Пробиваясь сквозь общеизвестные формулировки “позорит имя”, “привлечь общественное внимание”, “недостойна звания комсомолки”, Янка добрела до конца письма и узрела подписи: всё знакомые фамилии студентов-однокурсников, однокашников группы, в которой она училась.

Янка хмыкнула и положила письмо на стол.

— Хорошие ребята, — сказала она, — только жаль, что со мной не поговорили.

Клочков посмотрел на нее:

— Тебе весело? Так поделись со мной, может, я тоже посмеюсь.

— Тут, конечно, многое зависит от чувства юмора, — сердито сказала Янка, — а, впрочем, может быть, и ты посмеешься. Дело простое, хотя, конечно, не совсем уж простое.

— Думаю, тут не все просто, — вставил Клочков.

— Возможно. Но я хочу объяснить фактическую сторону. Когда-то я получила от тебя задание расширять и углублять борьбу с пережитками. На меня в институтском комитете возложили почти всю атеистическую пропаганду. Ну, в институте дело это было несложное — верующих там мало, то есть практически нет никого, — так что работу я вела формально: лекции, иногда интересные экскурсии, а так делать мне было нечего. Но потом я кое-что узнала. Узнала через этого парня, о котором в письме упоминают. Его действительно выгнали из института, в основном за безделье. Хотя он человек не без дарования. Ну, а потом оказалось, что он не то чтобы организовал, а как-то собрал вокруг себя ребят и…

Она запнулась, подбирая формулировку: действительно, как же рассказать о притворяшках? Кто они — преступники или отступники? Или просто развлекающаяся молодежь?

— Нет, — как бы отвечая своим мыслям, сказала Янка, — это не просто компания, не сборище радующихся жизни ребят. Этот Худо парень рыхлый и даже вялый, но ему нельзя отказать в определенном организаторском таланте. Ему удалось подобрать своеобразную духовную секту, что ли. Да, да, именно что-то вроде секты. Пока еще без бога, хотя его присутствие уже чувствуется, оно логически вытекает из всего, что делают и говорят члены секты.

Клочков широко раскрыл свои большие карие глаза и внимательно смотрел на Янку.

— В общем, я познакомилась с этими ребятами, — продолжала Янка, — и решила побыть с ними. Ты пойми меня правильно. Я захотела понять причины явления, его источник, а заодно — психологию таких вот немножко отклонившихся от истинного пути ребят. Понимаешь?

Секретарь молчал.

— Я тебе скажу правду: дело в том, что по существу моя работа по атеизму с треском провалилась. Скучно это было и вяло и никому не интересно. У нас настолько не понимают, как в этой области надо работать, что меня похвалили в комитете за проделанный труд. А весь труд был трудом формальным: лекции там, экскурсии, но, как правило, с нулевым эффектом. А потом я увидела, как возле этого Худо возникает круг заинтересованной молодежи. Они в этом кривляний, в притворстве что-то для себя находят. Вот я и решила стать такой же, как они, притворяшкой. И стала. А с волками жить — по-волчьи выть. Приходится и ресницы наклеивать, и шиньон носить, и рестораны иногда, не так уж часто, как пишут в письме, — мы люди бедные, — посещать вместе со всеми. Я среди них сейчас и мечусь, пытаясь понять, чем они дышат, как это так получается, что многие лучшие наши официальные мероприятия проходят для них как бы впустую.

Клочков осторожно и очень аккуратно переложил чистый листок бумаги из одной стопки в другую.

— Что-то я тебя не пойму, Смолич, — сказал он задумчиво, и это не предвещало ничего хорошего. — Ты что, затесалась в эту дрянную компанию с целью улучшения атеистической пропаганды, что ли? Пусть даже тобой руководили вот такие добрые и серьезные намерения, как говоришь, но ты все равно внешне действительно пятнаешь звание… Ты это понимаешь?