Евгения Мелемина - Последний Инженер

Пополнялись бездомные и за счет преступников, за счет молодых наркоманов и сектантов, идейных бродяг и сумасшедших.

Окончательно их ряды сформировались позже, с приходом тех, кто панически боялся чипирования, кто отвергал его по политическим или личным мотивам, кто считал, что обретет настоящую свободу, или надеялся выказать временный протест и после победителем вернуться домой.

Именно они превратили бездомных в то, чем они стали, – в боязливое, покорное стадо.

Общество могло перетерпеть сборище наркоманов и сумасшедших, прячущихся в соседних развалинах, могло закрыть глаза на растущих на свалках детей, сумело проигнорировать трагедию тех, кто потерял жилье в страшные годы перенаселения, но общество не могло смириться с теми, кто добровольно отказался стать его частью.

Кампания против бездомных началась с отловов и принудительных медицинских осмотров – в целях охраны населения от эпидемий. Во время проверок обнаруживались и потихоньку ликвидировались выжившие нон-опы, бельмо на глазу натурализированной системы.

Постепенно к осмотрам добавились обязательные операции по стерилизации – в целях сокращения популяции бездомных и для их же блага.

Позже обнаружилась масса угроз, которые заключались в местах скопления бездомных: их подземные городки и селения на свалках и в стенах разрушенных заводов выжигались и заливались дезинфицирующим цементом. От этого зависела благополучность района, стоимость близлежащего жилья и спокойствие граждан.

Некоторые районы остались за бездомными – темные гетто вроде Стрелицы, где немногочисленные копы охотились за бездомными ради выплаты премии или для продажи на черном рынке хобби. В этих районах хоть и остались обычные городские жители, но они представляли собой низший социальный слой и немногим отличались от бездомных – разве что носили чипы и жили под крышами ветхих многоэтажных ульев.

Хобби процветало на верху социальной лестницы. Им развлекались люди, имеющие достаточно денег, чтобы приобретать новые и дорогие игрушки, и достаточно авторитета, чтобы выставлять свое увлечение в виде невинной любви к животным.

Несмотря на то, что существовал строгий запрет на торговлю бездомными, на хобби закон всегда смотрел сквозь пальцы, не видя в нем ничего преступного. Содержание бездомных в качестве домашних питомцев поощрялось общественной моралью и благотворительными союзами.

Было как-то проведено серьезное и вдумчивое расследование, заказанное группой активисток по защите прав женщин, но активистки интересовались только тем, не увиливают ли любители хобби от своих обязанностей по стерилизации. Оказалось, что не увиливают. Мало того, выяснилось, что хобби крайне редко вырождается в сексуальную связь. Это было легко объяснимо. Секс намертво был связан со страхом вновь погрузиться в безумную человеческую кашу, с мыслью о перенаселении. Он порицался обществом и косвенно – религией, и все, связанное с сексуальностью, окрасилось в цвет танатоса. Только Эвил мог позволить себе погрузиться в эту смертельную волну, не испытывая ни малейшего угрызения совести.

Многие бы позавидовали ему, но Карага понимал, что все идет от грязи, заполонившей холодную душу Эвила. Этот парень был настоящей сточной канавой, и если и блистало в ней что-то, так это беспощадно сдерживаемый Кали талант биоинженера…

Талант биоинженера не равен таланту математика или физика, он задействует не только ум, но и целый пласт низменных инстинктов. Талант биоинженера прямо противоположен любой морали, а исследовательский интерес биоинженера разрушителен.

Эвил слишком долго сдерживался. Дозволенные ему эксперименты удовлетворяют его не больше, чем маньяка удовлетворяли бы убийства крыс.

Ему необходимо выражать потаенные желания, требования и инстинкты, хоть и заглушаемые различными таблетками и инъекциями, но все же непреодолимые. Хобби было отличным выходом и не влекло за собой никаких последствий.

Хобби – спасение для того, кто связан по рукам и ногам.

Так глубоко активистки, заинтересованные в отказе от деторождения, не докопались.

Карага видел множество любителей хобби. Каждый, кто пытался самоутвердиться за счет брыкающегося бедолаги, оказывался бесхребетным слизнем, студенистой массой, мечтающей о крепком панцире и полной крепких клыков пасти.

Повидав несколько покупателей в их домах и квартирах, Карага отметил общие признаки: декоративное оружие, развешанное по стенам, тренажеры, коробки с дорогими сигарами и особый прищуренный взгляд.

Все эти люди были далеки от жизни, в которой понадобилось бы оружие, физическая сила или умение смотреть с убийственной жесткостью. Один из любителей хобби был модным аква-дизайнером, составлявшим в гигантских аквариумах особенно нежные и одухотворенные композиции, другой возрождал традиции и курировал детские дома.

На Карагу они смотрели с плохо скрытой завистью, а меха-вопрос в их среде неизменно получал самую благоприятную оценку, казалось, изменить свою жизнь раз и навсегда им помогла бы только меха-реконструкция.

Они походили на робких детей, заигравшихся в жестокую войну и вооруженных деревянными палками. Карага не хотел бы превратиться в одного из них даже с тем условием, что вдобавок получит все капиталы и аква-бизнес с детскими домами.

Для них хобби было аналогом безопасного секса.

Карага относил себя к другому виду: к тем, кому наплевать на страхи и общественное порицание, кто оставляет секс сексом, а не превращает его в кровавые игрища, и без сожаления тратит деньги на проституток.

Кенни пошатнул эту уверенность. Жалкое злобное желание напугать мальчишку – откуда оно взялось? Откуда взялась потребность утвердить свою власть над слабым?

Черт бы все это взял.

Никогда, никогда больше…

Карага остановился возле странной машины: наполовину утопленная в землю, она лежала на боку, распахнув дверцы чего-то, похожего на топку. Ручки дверцы изображали собой сплетение змей. Стены внутри топки зеркально блестели, чем-то тщательно отполированные. Мелкие и очень острые зубцы покрывали их. Над топкой возвышалась труба, согнутая гармошкой в трех местах, а вокруг трубы раскачивались тяжелые медные шары, подвешенные на стальные нити.

Что производила эта машина, имея разум современного человека, понять было невозможно. Разум меха, возникшего в лабораториях в постпаровой период, тоже не справлялся.

Этим чудесная машина Караге и нравилась – он совершенно ее не понимал и гордился тем, что знает предмет, до сути которого ни за что не докопаться…

К ней, незыблемой эмблеме тщеты и суетности духа и рассудка, он и приходил в те минуты, когда терялся сам в себе.