Борис Пшеничный - Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)

О встрече они не договаривались. Марио знал, когда примерно она покидает лабораторию, знал, что после работы сразу же идет к себе, чтобы отлежаться, отдышаться и вообще приобрести, как она сама говорила, женский вид, и тут, на пути к коттеджу, он ее и перехватит.

Так получалось, что те немногие встречи, когда они были вдвоем, проходили в парке. Вот с Жаном и Эгоном — то в кабинете, то в лаборатории, словом, в помещении, а с Сьюзен — в парке. Они как бы остерегались оставаться одни в четырех стенах. Он так и не был еще в ее комнатах, не видел, чем она окружила себя, как держалась в домашней обстановке, и, наверное, поэтому представлялась ему если не загадочной, то, во всяком случае, не совсем понятной, неуловимой, будила воображение, заставляла вспоминать, и думал он о ней чаще, чем о ком-либо другом. Ее отношение к нему сбивало с толку. Подкупающе приветлива, дружелюбна — и вдруг высокомерие, почти враждебность. Открытость и настороженность, доверие и подозрительность, а то бесконечная печаль в глазах, словно жалела его: бедный Марио! Но знал он ее и насмешливо-веселой, даже игривой, и тогда он чувствовал себя особенно легко и непринужденно…

Качались кресла, качались деревья и небо. Потрескивали, ломаясь, сухие ветки. Неслышно осыпались побуревшие иглы кедры сбрасывали старую хвою… Середина августа, до осени вроде бы далеко. А когда хвоя должна осыпаться? Может, круглый год? Состарится, отживет свое — и вниз, в землю. Как люди, не зная сезонов.

Особых дел к ней не было. Захотелось поговорить и только. Стих на него такой нашел — выяснять отношения. Вчера с Доктором, а сегодня с Сьюзен. Ему казалось, что, встретившись, выговорившись, он избавится от каких-то пут, повязавших его по рукам и ногам и не дающих ему быть самим собой. И это хорошо, что о встрече они не договаривались,- пусть она произойдет по одному его хотению. Сьюзен и не предполагает, что ее ждут в беседке под старыми кедрами и что она не попадет сразу к себе в коттедж, а будет остановлена на полпути, кто-то нарушит естественную череду событий в ее сиюминутной жизни. И этот кто-то — он, Марио, который сам так решил, сам того хочет. Река, в которую его швырнула чья-то воля, несла уже не труп, а живое тело, и он все больше ощущал себя пловцом, способным пристать к тому или иному берегу и даже плыть против течения. Он непременно поплывет, когда узнает, кто он и зачем здесь.

Сьюзен шла не одна, и это было настолько неожиданно, что захотелось спрятаться. Река не признавала в нем пловца, он оставался для нее жертвой обстоятельств. Он еще надеялся, что с ней кто-то из сотрудников — вышел проводить, пройдут немного и расстанутся. Но они продолжали идти рядом, и им было по пути, потому что она шла с Жаном Трене.

Беседка, такая удобная для тихих разговоров и ожидания, оказалась западней. Нельзя спрятаться или хотя бы сделать вид, что не замечаешь их. Надо было решить: сидеть и ждать, пока они подойдут, или подняться навстречу? Качалки только две: уступить место или пусть сами решают, кому сидеть, кому стоять?

Она опустилась в кресло, откинула голову на спинку и закачалась, ловя лицом истонченные хвоей лучи вечернего солнца. Жан передвинул столик, взгромоздился на него с таким видом, будто всегда только на столах и сидел и никакой другой мебели ему не надо. Все прекрасно устроились. Со стороны посмотреть — дачники, изнывающие от безделья и скуки. И никаких к нему вопросов: почему он здесь, кого ждет или просто так.

— Такие вот дела, Марио, — сказал Жан тоном в прах проигравшегося игрока, которому и делов осталось, что влезть на стул да потуже затянуть на шее петлю.

— Он хочет сказать, что с того дня, как ты здесь, мы ни разу не были в Башне, — Сьюзен все так же жмурилась от солнца, лениво покачиваясь в кресле.

— Именно это я собирался сказать. — Жан поболтал ногами.

— Еще он хочет сказать, что Марио зачастил в город. — Она смахнула с лица упавшую с кедра иглу.

— Возможно что-то такое у меня вертелось на языке. — Он скрестил на груди руки.

— И что у Марио в городе появились интересные знакомые. Она открыла глаза.

— Нет, извините, этого я не собирался говорить. Это ему скажет Полковник. — Он дернул плечами.

— Тогда нам нечего больше сказать. — Она выбралась из качалки.

— Такие вот дела, Марио. — Он сполз со стола.

Они пошли к коттеджу.

Марио передвинул столик на старое место; он же растет здесь, как гриб… Качались кресла, качались деревья и небо.

…шаги он услышал издали и замер, не отдавая еще отчета, что они значат. Он так долго вслушивался, так долго всматривался — все в нем окаменело, и когда, наконец, ожидание кончилось, не поверил, не хотел верить… По правую руку — он знал, но не видел, адская темень, звезды и те попрятались, торчал земляной горб; оттуда с порывами ветра долетали щекочущие ноздри пары — это пьяно дышала цистерна, должно быть, краны слабо завинчены. А шаги — с той стороны, слева, и пусть бы они там оставались — сами по себе, и пары сами по себе. Но звуки крались к запахам, тянулись к ним алчными щупальцами. «Стой! Кто идет?» — немо прокричали застывшие губы. Шаги расплылись в наглой ухмылке. «Стрелять буду!» Шаги оскалили рыжую пасть. Марио не почувствовал, как забился в конвульсиях автомат. Ночь занялась пожаром.

Телефонная трубка голосом автосекретаря, таким же скучным, как у Полковника, ответила, что его нет и сегодня, скорее всего, не будет. Его нигде не было. Привалился, испустил дух, растаял. Марио обзванивал все службы подряд — нет, нет, был, вышел, нет, — но с контрольно-пропускного пункта уверили, что он не выезжал и, следовательно, где-то в зоне. Оставалось последнее — воспользоваться системой экстренного вызова. Марио набрал номер. «Минуточку, — сказал дежурный, поинтересовавшись, кому тот понадобился. В трубке слышно было, как щелкали переключатели… Еще один щелчок.

— Я слушаю, Марио. Что произошло, почему так срочно?

— Вы не хотите пригласить меня поужинать, Полковник?

— Вы сошли с ума, я вам не мальчик…

— Возможно, сошел. Только и слышу, что я сумасшедший. Так как насчет ужина?

Трубка вспотела, трубка полезла в карман, достала платок и вытерла лысину.

— Я говорю из ресторана, только что из-за стола. Если так необходимо, сейчас подойду. Вы где?

— Не утруждайтесь, Полковник, проще мне. Закажите кофе. И для меня тоже. Я мигом.

Малахитовый зал приятно звучал и приятно светился. Посетителей было куда больше, чем в тот раз, когда он впервые пришел сюда с Полковником. И как тогда, его появление вызвало легкое движение. Повернулись головы, оборвались разговоры. Только смотрели на него уже другими глазами, не с любопытством, какое вызывает человек, о котором много и давно наслышаны, но впервые видят: вот, мол, тот самый, ну, сам знаешь… Во взглядах теперь другое — тяжелое, настороженное, будто сделал он нечто постыдное, ужасное и может совершить еще более постыдное и более ужасное. Так смотрят на человека с громкой, но дурной славой… Было, конечно, глупо с его стороны прийти сюда.