Владимир Григорьев - Рог Изобилия (сборник)

Такое поведение друзей профессор оправдывал потребительским характером их собственных увлечений. Банан можно съесть, с умницей шнельклопсом хоть беседуй, гуляя по бульварам, а с саблезубым кроликом Стенькой, перегрызшим глотку соседскому бульдогу по кличке Краб, ходи хоть на самого тигра. А много ли проку от амебы? Умозрительный интерес!

Однако успехи практичных соседей только распаляли воображение Изюмова, и он с еще большим усердием углублялся в тайны мельчайших. Особым вниманием Изюмов окружал породы, выведенные собственноручно. Были и такие.

В его коллекции попадались экземпляры о двух хвостах, с несколькими ядрами или вообще без оных, а также со многими оболочками — порода, наиболее готовая ко всяким случаям жизни.

Самая же замечательная особь народилась в той колбе, что однажды случайно осталась у распахнутого окна. В ней проживали ординарные на первый взгляд туфельки, и мало кто знал об их странной, почти болезненной восприимчивости к изменению условий существования. В обществе двухвосток они и сами принимали двухвостовой вид, в другой компании умудрялись где-то доставать лишние оболочки и опять внешне не отличались от представителей большинства. А попадая в свою колбу, вновь принимали первоначальные очертания.

Незначительный перегрев или, наоборот, переохлаждение могли разом погубить чувствительную особь. А тут Изюмов возьми да и позабудь их у распахнутого окна, в самой гуще сквозняков и температурных перепадов. И теперь следовало ожидать, что гриппозные и прочие эпидемии начнут косить обитателей забытой мензурки.

Изюмов, конечно, крепко перепугался, увидев такую оплошность, и даже не сразу решился взглянуть в окуляр на результаты разразившейся катастрофы. Скорбное чувство невозвратимой утраты захлестнуло душу профессора. Ну ладно еще распотрошить дюжину первоклеток в высших целях научного исследования, от нужных жертв не уйдешь. А вот так, ни с того ни с сего отправить к праотцам целую колонию — срам!

Но то ли ветра принесли с собой особую живительную свежесть, то ли возбуждающие шумы улицы взбодрили впечатлительную натуру жителей колбы, только ни одного скончавшегося экземпляра Изюмов не обнаружил.

Более того, в микроскоп было хорошо видно, что они ведут себя оживленнее обычного, на скоростях прошивая объем мензурки.

— Живучие! — радостно констатировал Изюмов, отрываясь от микроскопа.

Профессор знал, что музыка, например, резко ускоряет работу живой клетки. Под аккомпанемент хорошей, бодрящей музыки клетки уживались там, где и самим вирусам туго приходилось. Но неужели случайное сплетение уличных шумов на какое-то время дало музыкальную гармонию и тем спасло биографию эксперимента от ужасного финиша?

— Неужели шумы? Музыка трамваев и самосвалов? — соображал Изюмов, на радостях не зная, куда и поставить чудную пробирку. Он тут же засыпал в пробирку лучших шоколадных отрубей «Мокко», облучил нежным ультрафиолетом, под которым, как знал профессор, амебы любили загорать. И несколько радостных слезинок, запутавшихся в стриженой профессорской бородке, ухнули внутрь экспериментального сосуда.

Последнее отрезвило Изюмова — в пробирке инородный состав! Нейтрализовать!

Одним привычным движением профессор облекся в халат, в воздухе мелькнула медицинская шапочка, а на растопыренные пальцы накатила резина перчаток, и он застыл над микроскопом. Одна его рука крутила рычажок настройки прибора, другая нависла над полкой, готовая в нужное мгновение выхватить флакон с жидкостью для нейтрализации.

Однако на сей раз флакону не суждено было опрокинуться над пробиркой. Он так и остался стоять на полке, ибо то, что происходило в недрах колбы, полностью исключало необходимость в нейтрализации. Слезинки, всесторонне облепленные множеством одноклеточных, не теряя своей формы, медленно уволакивались на дно общими усилиями армады амеб.

Профессор Изюмов прянул в сторону и невооруженным глазом уставился на колбу. Это был взгляд человека, заснувшего, скажем, под строгими сводами консерватории, а проснувшегося в дощатом балаганчике гонок по вертикальной стене. Он поплотнее натянул перчатки и снова прильнул к оптике. Сомнений быть не могло. Сваленные в кучу на самом дне слезинки уже замуровывались каким-то изысканно-коричневым веществом. Рецепт вещества профессор определил сразу — отруби «Мокко». Он придвинул к микроскопу киноаппарат, и тот застрекотал, фиксируя редкие в наше время кадры трудового энтузиазма одноклеточных.

А амебы не унимались. Они пересекали пространство пробирки во всех плоскостях без лишней суеты и столкновений. И только одна из них сохраняла невозмутимое спокойствие. Покрытая многочисленными бугорками-щупальцами, она переливалась всеми цветами радуги и царственно колыхалась у самой стенки, как бы позируя перед оптикой киноаппарата. То и дело к ней подлетали другие участники происшествия, притормаживали, секунду колыхались возле, будто выслушивая приказания, затем стремглав мчались обратно, в гущу кипучей деятельности.

— Вот оно что, — задумчиво пробормотал профессор, откидываясь на спинку кресла. — Новый вид. Занесло с улицы. Никому еще не известный образец. Да еще какой. Несущий организующее начало. Ай-ай-ай! — И профессор яростно потирал ладони, расхаживая по кабинету.

Поистине это был день находок и открытий Изюмова. Заполучить такой образец, да так запросто. Да за одну эту колбу он отдал бы все остальные и микроскоп в придачу.

Этот день разом приблизил профессора к долгожданной и, казалось, уже угасающей цели. Он чувствовал, что новый образец поможет наконец разрешить вопрос, из-за которого он, профессор точных наук, погрузился в эти вечерние созерцания микромира.

Собака радуется и горюет. Жизнь соседских такс и шнельклопсов неоспоримо свидетельствовала об этом. Хладнокровная рыба тоже знакома с состоянием счастья: недаром в определенный час она бьет хвостом и, серебрясь, вылетает над подсвеченной гладью аквариумов. А вот дальше, ниже по лестнице интеллектуального и физического развития? Жуки, стрекозы, божьи коровки, червяки, насекомые и микробы? Или на некоем уровне малости природа поставила жесткий барьер, за которым море эмоций перестает катить свои пенные валы?

Верный методам точных наук, в значительной части основанных на понятиях величины, стремящейся к нулю, профессор Изюмов и здесь обратился к исчезающе малым организмам. На них вопрос решался принципиально: защищены они от действия эмоций, значит, барьер где-то поставлен.

Но взращенные на питательных бульонах амебы вели себя сдержанно, не выказывая ни радости, ни горя, и единственный, кого это огорчало, был сам Изюмов, но потом он пообвык и стал довольствоваться маленькими радостями коллекционера. И вдруг такое благоприятствие!