Александр Тюрин - Фюрер Нижнего Мира, или Сапоги Верховного Инки

Я еще не оправился от легкого сотрясения мозга и тяжелого сотрясения тела, как сообразил, что меня уже атакуют.

Воины с плюмажами из розовых перьев, в белых стеганых куртках, нацелив копья, несутся вверх по склону на меня. У них шлемы из черепов крупных животных, более того, некоторые физиономии защищены металлическими масками. Эти наличники вдобавок оснащены устрашающими клыками. У одних бойцов палицы с многолепестковыми головками, похожими на хризантемы, у других цепы, то есть рукояти, на которых болтаются шары с шипами. У меня сразу зачесалась голова — не хотел бы я получить такие подарки.

Естественно, что я стал удирать от атакующих вверх по склону. Однако скорость с перепугу не та, сыплются камешки и оскальзывается нога. Вначале левая, потом правая. До гребня остается метров двадцать, а меня почти догнали страшные полузвериные маски и рожи без наличников, но разрисованные желтыми и черными красками, с оскаленными ртами, из которых с шумом вырывается горячий насыщенный слюной воздух. Передний воин уже может пощекотать меня своим копьем. Я попытался увильнуть, даже метнул ему в пронзительные зенки горсть грязи. Да уж, автомат Калашникова не помешал бы. Вместо этого компьютера долбаного запросто можно было приобрести. Кажется, одному бойцу глаза я все-таки запорошил. Но его соратник садит копьем — отпрыгиваю в сторону и заодно съезжаю по склону вниз. Воин хватает меня за ногу и заносит нож, сделанный, кажется из обсидиана. Ой, сейчас отхватит нелишнюю конечность.

Я переворачиваюсь на спину и свободной ногой мажу по неприятельской роже. Кажется, отпал боец. Но лежать и загорать не приходится, пускай даже очень хочется. Вскакиваю и, надрывая жилы, жму наверх. Хоть бы все это кончилось. Согласен быть простым земледельцем, ковыряться в дерьме, лишь бы не война, а мир. Над плечом проносится дротик и втыкается в землю, я машинально подхватываю его и тащусь вверх.

Когда до гребня оставалось максимум пару метров, на него высыпала орава воинов в другой форме, с плюмажами из синих перьев, с размалеванными в белое и красное рожами, в плащах, с палицами, украшенными набалдашниками в виде розочек, с топорами, с круглыми щитами. А на пальцы у этих долбоебов еще были насажены звериные когти. Тот, что оказался ближе ко мне, сразу нацелил на меня свой топор, но я со страху метнул в него дротик… и, ядрен-батон, попал в «яблочко», то есть в Адамово Яблоко. Этот мужик загнулся, но ему на смену явились другие. Я подхватил у случайно умерщвленного бойца топор и стал им крутить. Штука тяжеленная, но и боевой дух быстро проснулся.

Мне по молодости удалось взять несколько уроков каратэ. Мой гуру-сэнсэй — по совместительству цирковой артист — показал от избытка знаний приемы боя на тонфах и палках. Поэтому сейчас не столько пригождалось лезвие, сколько древко. Удавалось даже блокировать падающие на меня палицы и давать по яйцам тем агрессорам, которые собирались угостить мою голову топором. Пригождались и хоккейные щитки, по которым скользили острия вражеских копий. Кстати, бился я только с воинами в синих перьях, розовоперые же, видимо, посчитали за своего и больше не обижали.

Впрочем, выдохся я быстрее, чем закончилась битва. Пришлось бросить тяжелый топор и сменять его на короткое трофейное копье, потом и оно стало отягощать меня. Передо мной появился здоровенный рычащий отчего-то жлоб, он замахнулся многолепестковой булавой, имея в виду мои мозги — удар древком в его пузо ничего победного не принес. Тогда я поднырнул под локти жлоба и попробовал бросить через себя. Однако ножки мои подогнулись и я рухнул, причем вражеская масса оказалась на мне. Хорошо, что вспомнил о своем ноже и куда-то ткнул острием. Но все равно голова моя получила свое, она мигом опухла от удара и я благополучно отключился.

Я иногда выплывал из темных глубин и снова в них тонул. Во время включений осознавал, что вражеская масса исчезла, а рядом валяется труп, пригвожденный к земле копьем. Что розовоперые воины ходят и спокойно отрезают уши и пенисы у лежащих синеперых. Эти части тела идут на изготовление ожерелий. Иногда вместе с ушами сносят башку и укладывают к себе сумку. Некоторых уцелевших синеперых, впрочем, жалеют и, связав, по двое, волокут куда-то.

Чего только не вытворяли такие изобретательные, такие человеколюбивые воины в розовых перьях, — действительно, они все уважали в человеке, и кровь, и члены, и органы, и душу, и одежду.

Вот рядом со мной остановились несколько розовоперых и начали дискутировать. Наверное то, как меня «обслужить» — камнем по голове или более творческим образом. Решили, наверное, в мою пользу. Я хоть и не способен был активно веселиться, все-таки отметил с элементом радости, что меня укладывают на носилки.

Вскоре я попал под навес для раненых бойцов и тут элемент радости меня оставил. На земле лежало человек тридцать пострадавших в бою за какую-то родину. Как правило, с черепно-мозговыми травмами — «кочерыжки» все в кровавых тряпках, там и сям размазаны мозги. Под тем же навесом лекаря исцеляли раненых, применяя весь свой арсенал. Это было что-то!

Услаждая слух своим звучным пением медбратья в птичьих масках давали пострадавшим отвар каких-то трав с дурманящим запахом, после чего стоны становились из мучительных более благостными. Даже у меня перед глазами поплыли розовые облака. Кто-нибудь из лекарей начинал причитать, махая фигурками идолов, а остальные, помедитировав немного, приступали к операции. Раненные головы зажимались между деревянных колодок и в них вбивались обсидиановые иглы. Это в лучшем случае. В худшем, в дело пускались пилы с обсидиановыми зубчиками. Отвратный звук распиливания сопровождался усердными причитаниями лекарей, и под этот хор раненые, скорее всего, отправлялись в кому или вообще на тот свет.

Ответственно проделывая свою работу, лекаря приближались ко мне. И вот уже опытные руки стали ощупывать мою голову, выискивая фронт работ. Только не это! Но я даже не мог выразить свою чувства на языке, понятном целителям.

Вот ко мне подносится обсидиановая игла — даже без дурман-отвара сволочи потчуют — и втыкается под замирание моего сердца… все-таки в руку. Я дергаюсь, врачи улыбаются, кладут мне в рот какую-то ароматную лепешку и отчаливают. Пронесло. От ароматной лепешки становится в кайф, взгляд плывет, взмывает выше облаков к солнечному сверканию. Там меня встречает ласковая женщина-ягуар, чей проворный язык снимает боль и напряжение.

Потом было еще несколько дней и ночей под хлопчатобумажным пологом. Я несколько раз наудачу вытаскивал из поясной сумочки таблетки антибиотиков и кидал их пригоршнями в рот. На второй день мне настолько полегчало, что я стал снова озираться и осматриваться.