Вячеслав Рыбаков - Се, творю

– Знаете ли вы геморрой? О, вы не знаете геморроя! Всмотритесь в него. Горит и дышит он…

Она почувствовала не веселье, а злость. Слишком уважала она Гоголя и, хотя не перечитывала «Майскую ночь» уже много лет, любимые места помнила чуть ли не наизусть. Чем им Гоголь-то помешал, подумала она и тут же постаралась одернуть себя: я совсем уже от личных проблем занудой стала, так нельзя. Надо смеяться, ведь смешно.

Впрочем, как выяснилось вскоре. Гоголя опустили только для разогрева.

– Вы там наверху, в Кремле организма, только радуетесь маринадам и разносолам, острым китайским приправам и крепкому портеру, а расплачиваться мне, внизу. Ну, не совсем внизу, я вам не пятка, конечно… Пяткам что? На пятках крепкие трудовые мозоли, им не больно! Но вы полагаете, трещины и впрямь проходят через сердце поэта? Я вам скажу, где на самом деле проходят трещины! Может, даже покажу…

Общий хохот, потом – аплодисменты.

– А вы знаете, что даже у Господа нашего Иисуса Христа были с этим проблемы? То приходится сорок дней бухать с Сатаной в пустыне – а какая в пустыни закусь? Никакой. То вдруг Марфа и Магдалина наготовят полные блюда остренького, пряненького, и надо все умять в один присест, чтобы не обидеть уверовавших. Последствия понятны… Помните, с какой горечью он сказал: на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи [2]? Думаете, это о культуре, о судьбах народа? Воля ваша, думайте, если вас еще не припекло снизу. Но я-то собрата по несчастью сразу чувствую. Вы только попробуйте представить, каково это, когда к вам на седалище воссядут тяжеленные книжники и костлявые жесткие фарисеи! Они вам напрочь пережмут кровоснабжение и воздухообмен прямой кишки! Как тут не заговорить притчами? Или вот это, помните? В посланиях. Братия, я, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели во Христе Иисусе [3]. Тут уж все сказано простыми и ясными словами. Чтобы забыть боль в заднем проходе, великий апостол бежит куда глаза глядят и стремится к цели – облегчиться, убежать от реальности, которая настигла его сзади. Ну и, разумеется, приходит к Христу. Ведь кто лучше всех поймет того, кому нужно срочно забыть заднее?

Время от времени, возможно, опасаясь, что зрителям наскучит монотонность монолога, он мастерски пускал ветры губами – то трубно, протяжно-рокочуще, то шипяще, то с бульканьем и клокотанием…

Публика хохотала, рыдала, стонала и в полный голос комментировала. Было похоже на сумасшедший дом.

Она обернулась на супруга. Тот, вытянув шею, ловил каждое слово. У него горели глаза, он дышал ртом, чтобы лучше слышать, и приоткрытые губы, в уголках которых запеклась слюна, задубели в улыбке. Так Вовка в пять лет, затаив дыхание и напряженно замерев, боясь пропустить хоть слово, несмело улыбаясь от робкой надежды, следил, как на экране старенького телевизора Герда спасает Кая. Но Бабцев был не ребенок, и на сцене играли не «Снежную королеву». От супруга шел возбужденный терпкий дух – она не сильна была в практической зоологии, но именно так, подумалось ей, должны пахнуть мелкие грызуны во время спаривания.

Вот почему в постели он механический, как вагинальный массажер, с ужасом и отвращением поняла она. Вот где его секс.

Похоть надругательства и сладострастие святотатства.

Возвращаться в его дом и ложиться с этим извращенцем в одну постель стало немыслимо. Запах был отвратителен. Горящий взгляд вызывал тошноту.

Нарыв лопнул.

Она тихонько, чтобы никому не мешать наслаждаться явлением культуры, привстала, шепнула Бабцеву: «Я сейчас». – «Давай скорей, жалко будет, если много пропустишь», – торопливо ответил он, не отрывая глаз от сцены. Она еще не вполне понимала, что собирается делать, куда идти, и чувствовала только, что больше не выдержит здесь ни минуты – либо забьется в истерике, либо ее стошнит прямо на утонченные прикиды сидящих впереди. То и дело едва не теряя равновесия, она проутюжила ногами одни чужие колени за другими, выбралась в проход и почти побежала вон.

Демонстранты уже рассеялись. Если верить супругу – по бутикам и кабакам. Но ей было плевать.

Морось отчетливо переходила в знобкий, секущий дождь. Волосы обвисли. За шиворот потекло. По асфальту тонкой пузырчатой пленкой катила холодная вода, и мгновенно промокли туфли. Но ей было плевать.

У нее не было с собой ни документов, ни мобильника, и даже ключи от машины остались у мужа. Но ей и на это было плевать.

К сыну.

А потом – в Питер. У Вовки или у Журанкова наверняка найдутся лишние ключи от пустой сейчас царскосельской каморки. Осяду там, предвкушала она. Одна. Как-нибудь проживу, кем-нибудь пристроюсь. Хватит. Сын вырос и сам нашел, на кого смотреть снизу вверх. А может, он и ни на кого уже не смотрит, только на собственную звезду. И хорошо, и пусть. А с меня хватит. Останусь без мужика? Да провались они пропадом уже. Что я, храпа не наслушалась? Приноравливаешься, приноравливаешься… А в итоге – вот. Вонючий грызун, уверенный, что борется с человеконенавистническими мифами, а на самом деле просто кончающий от мысли о том, что у Христа был геморрой. С меня хватит, слышите?!

К сыну. А потом в Питер.

Но это завтра. Надо забрать документы, деньги, уложить вещи и плюнуть в лицо супругу. А сейчас – свобода. Край. Под ногами еще твердо, но уже распахнулась, обещая несказанный полет, полная солнца и ветра гудящая бездна. В неимоверной дали внизу по тоненьким жилкам дорог запыленными муравьями ползают, как зэки в котловане, мужья, бестолково катая взад-вперед полные важных дел тяжелые тачки. А ты, легкая и чистая, в вышине, наедине с далеким горизонтом. Один шаг – и ты птица, и небо твое.

Свобода так свобода. Будем брать от жизни все. Не обязательно сразу бежать домой и собирать манатки, как воришка. Пусть лучше он придет первым и психанет хотя бы вполовину так же, как она четверть часа назад. Пусть полезет на стенку. Хватит бережности. А потом она заявится… Навеселе. И все ему скажет. Да, навеселе. Сколько раз он являлся за полночь навеселе? Кто же считает… Деловые встречи, ага. Какое идиотское слово – навеселе. Почти на весле. Говорят, при тоталитаризме на каждом углу обязательно стояла женщина с веслом. А теперь надо ставить бабу с веселом. Символ обновления.

Она зашла в первое же попавшееся кафе. В упоении ей и в голову не могло прийти, что, свернув с наторенной стежки дом – «Ауди» – офис – проверенные магазины – проверенные рестораны, она рискует всем телом приложиться об иные грани мира. Сто лет не бывала она в таких вот занюханных простонародных забегаловках, и сейчас в чаду, дыму, нетрезвом гомоне и братской тесноте у нее даже сердце размякло – было похоже на рюмочные шального позднего детства. Она еще застала их короткий чахоточный расцвет, когда идиот Горбачев подсадил народ на самопальную отраву и бытовую спиртосодержащую химию; зато, правда, вырастил водочную мафию, первых отечественных капитанов бизнеса, в чьи трудолюбивые руки не стыдно было потом сдать для оздоровления неэффективную имперскую экономику…