Кир Булычев - Старый год

Возле костра никакой драки не было. Люди, в основном совсем старые, возились в пепле, собирали обгорелые палки, угольки – видно, пепел мадам Помпадур и в самом деле представлял для них ценность. Кюхельбекера не было видно.

– Егор! – окликнула его древняя женщина, которая некогда была, наверное, даже красивой. Но это было очень давно.

Откуда она его знает?

– Вы меня? – спросил Егор.

– Как я рада, что вас нашла, – сказала женщина низким, хриплым, прокуренным голосом. – Вас ждут.

– Кто меня ждет?

– Вас ждут мои друзья. Нам необходимо поговорить.

– Но я же тут никого не знаю. Я ищу Кюхельбекера.

– Кюхельбекер никуда не денется, – строго сказала женщина. – Есть несравнимые ценности. Я представляю ценности моральные. Кюхля – всеобщую продажность. Вы меня понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Именно мои друзья могут вам помочь. Вам же нужна помощь?

– Но недолго, ладно? – сказал Егор.

Женщина хрипло засмеялась.

– Здесь не бывает таких понятий.

– Такие понятия везде бывают, – возразил Егор. – У меня пульс бьется, значит, время идет.

– Он перестанет биться. Так пойдем, мой мальчик? Мой утренний барабанщик.

Она направилась через площадь к зданию гостиницы. Но не к ней, а к дому рядом, старому, кирпичному, явно дореволюционному.

Со стороны вокзала в стене была небольшая ободранная коричневая дверь.

Женщина стукнула в нее три раза.

– Кто идет? – спросили изнутри.

– Заря свободы.

Дверь открылась. За ней стоял амбал в белом халате, которого Егор раньше видел на площади.

По темному коридору они спустились в подвал. Женщина вела его за руку. Впереди горел свет. Неожиданно Егор оказался на сцене.

Сама сцена была размером со среднюю комнату, какие бывают в жэках, небольших учреждениях или странных полуподвалах, отданных штабам гражданской обороны. Тут и устраиваются собрания – от союзных до ветеранских. Егор сразу вспомнил, когда он был в подобном зале: приходил с бабушкой, когда его не с кем было оставить дома.

На сцене был длинный стол под суконной красной скатертью, на нем в ряд, как на спектакле самодеятельного театра, как бы обозначая обстановку и время, стояли керосиновая лампа, граненый графин для воды и рядом с ним два стакана. Графин и стаканы были пусты. Они были ритуальными символами.

За столом сидел президиум – басовитая женщина, что привела Егора сюда, изможденный мужчина с очень длинной черной бородой и проваленными светлыми глазами и другой, скучный, в очках, схожий с манекеном своей полной неподвижностью.

Сидящих в зале разглядеть было трудно – туда почти не достигал свет лампы. Но можно было понять, что сидит там человек десять-пятнадцать, сидят как куклы и никуда не торопятся.

И еще Егору удалось разглядеть на стенах лозунги. Несмотря на темноту, их можно было прочесть, потому что буквы лозунгов были велики. «ДАЕШЬ ПЯТИЛЕТКУ В ЧЕТЫРЕ ГОДА!» – было написано слева белыми буквами на красной ткани. Лозунг этот, видно, висел здесь много лет. Так же стар был лозунг «ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ», удививший Егора бессмыслицей, но бессмыслицей знакомой, как будто увиденной в детстве и забытой. На другой стене находились предметы иного толка, и даже непонятно было, кто им разрешил соседствовать с красными лозунгами и переходящим Красным Знаменем, прислоненным к сцене в углу.

Там можно было различить большой замызганный портрет человека с массивной широкой бородой, но не Маркса – Маркса Егор помнил. И тут же Егор различил этого человека, только куда более изношенного, чем на портрете. Он дремал, скособочившись на стуле. А его сосед – взгляд Егора непроизвольно скользнул туда – был человеком согбенным, худым, обнаженным до пояса, и на шее у него висела петля из толстой веревки, словно он недавно сорвался с виселицы. Но никого это не удивляло.

Рядом с портретом бородача Егор увидел черный флаг с черепом, а также черный кнут и ржавый меч.

– Ты проходи, товарищ Егор, – сказала старуха, которая привела его сюда. Несмотря на дряхлость, она красила волосы в красно-рыжий цвет. – Проходи на кафедру, будешь отчет держать перед товарищами.

Егор покорно пошел по сцене вдоль стола и зашел за фанерную трибуну.

И тут из зала, откуда на него глядели серые, плохо различимые лица, послышались сухие негромкие аплодисменты, словно сейчас он начнет доклад о международном положении.

Женщина постучала острием карандаша по скатерти.

– Спокойствие, товарищи. Среди нас сегодня наш новый товарищ Егор. Пора омолаживать нашу организацию.

– Биографию, кратенько, – послышалось из зала. Егор взглянул на женщину. Она распоряжалась его странным приключением.

– Кратенько, – сказала она. – Мы понимаем, в Гражданской не участвовал... в отличие от нас.

Когда тебе шестнадцать лет и ты стоишь на кафедре, то молчать невозможно. Егор покорился.

– Я заканчиваю среднюю школу, – сказал он. – Живу в Москве, на проспекте Вернадского.

– Ну и прибыл к нам на этот Новый год, – дополнила женщина. – По семейным обстоятельствам.

– Ясное дело, товарищ Коллонтай, – отозвались из зала. – Но жаль, что не из идейных соображений.

Фамилия была знакома. Не то по кино, не то по газете.

– В Бога веруешь? – спросил длиннобородый старик, сидевший за столом президиума.

Об этом Егор не знал, не задумывался. Некоторые из взрослых, особенно те, кто с положением, в последнее время стали ходить в церковь, но отец с матерью посмеивались над новыми православными.

– А вот об этом, как договаривались, будем молчать, – задребезжал надтреснутым голоском скучный мужчина в очках, тоже сидевший за столом. – Нас слишком мало, чтобы делиться на фракции.

– А ты сейчас про комсомол спросишь, – сказал длиннобородый старик. – Как нам быть тогда? Молчать?

– Нас здесь большинство, – сказала женщина с карандашом, – значительное большинство. Вы включены в группу сохранения в силу совпадения наших точек зрения на дальнейшую судьбу общества и страны. Но если мы опять примемся за выяснение отношений... ну вы же знаете, до чего это дошло недавно... а впрочем, не сейчас, не сейчас!

– Нет, сейчас! – крикнули из зала.

– Хотя я могу сказать, чьих это рук дело! – заявила женщина, и откуда-то в ее руке появился небольшой колокольчик, такие раньше бывали на собраниях, да все перевелись. – Ты, Егор, имеешь право добровольно ответить на наш вопрос: состоял ли ты в пионерах и комсомоле и каково твое отношение к идеям марксизма-ленинизма.

– Либо ты ограничиваешься идеями национального сознания, либо я ухожу и увожу с собой моих людей, – сказал человек с веревкой на шее.