Эллис Питерс - Монаший капюшон (Хроники брата Кадфаэля - 3)

- Он передает обители в полное владение свой манор* [Феодальная вотчина в средневековой Англии.] Малийли, включая земли, на которых трудятся несколько его арендаторов. В обмен на это мы предоставляем ему усадьбу здесь, в аббатстве. Один дом - самый первый на городской стороне у мельничного пруда - как раз свободен, и подходит для него. Мы обязуемся поставлять все необходимые припасы для него, его жены и двоих слуг. Тут оговорены все подробности, предусмотренные в подобных случаях. Они будут получать ежедневно по два каравая хлеба из тех, что идут на стол братии, и по одному из тех, что выпекают для служек. Так же и эля: того, что отпускается монахам, - они получат по два галлона в день, а того, что пьют служки, - по одному. В скоромные дни им будут посылать мясные блюда, какие подают высшим аббатским служителям из мирян, а в постные - рыбу с аббатской кухни. Ну а по праздникам, само собой, - дополнительные лакомства, какими будет богата обитель. За припасами на кухню будет приходить их слуга. Кстати, прислуге тоже будет выдаваться по мясному или рыбному блюду в день. Каждый год мастер Бонел будет получать новое платье - такое же, какое носят старшие члены клира, а что до его жены, она предпочла, чтобы ей выдавали десять шиллингов в год, а уж на них она купит платье, какое пожелает. А еще десять шиллингов в год им положено на белье, дрова и упряжь для одной лошади. И, по смерти любого из супругов, оставшийся в живых сохраняет пожизненно право пользования домом и право на половину перечисленного довольствия, правда, если жена переживет мужа, обитель не должна будет содержать для нее лошадь в монастырской конюшне. Таковы оговоренные условия, и я собирался сразу после капитула пригласить сюда свидетелей, дабы в их присутствии утвердить соглашение. Судейский писец уже дожидается.

- Боюсь, - тяжело вздохнул аббат, - что, тем не менее, это придется отложить. Сейчас я не имею права принимать такие решения.

- Мастер Бонел будет очень недоволен, - взволнованно проговорил келарь, - они ведь уже все подготовили для переезда сюда и рассчитывали перебраться в ближайшие дни. Приближаются Рождественские праздники, и было бы неловко, если бы им пришлось встречать их, сидя на сундуках.

- Но ведь, - вступил в разговор приор, - если с утверждением соглашения и придется повременить, то откладывать переезд нет никакой нужды. Кто бы ни был назначен на место аббата, трудно предположить, чтобы он захотел расторгнуть этот договор. - Роберт говорил с большой уверенностью, ибо знал, что король Стефан расположен к нему больше, чем к Хериберту, а стало быть, ясно, что он-то и есть первый претендент на этот пост.

Хериберт ухватился за его предложение:

- И верно, почему бы им не переехать? Да, брат Мэтью, оставь на потом утверждение документов - никуда оно не денется - это же очевидно. Извести лучше наших гостей, что они могут перебираться и перевозить свои пожитки. Пусть встречают Рождество Христово, уютно устроившись на новом месте. Больше ничего срочного нет?

- Ничего, отче, - отозвался келарь, а потом спросил задумчиво и печально: - Когда тебе надлежит отправляться в путь?

- Надо бы послезавтра. Годы мои уж не те, чтобы ехать быстро, и на дорогу уйдет несколько дней. В мое отсутствие отвечать за все будет, разумеется, приор Роберт.

Аббат Хериберт поднял руку, рассеянно благословил братию и направился к выходу. Стремительным шагом за ним двинулся приор Роберт. Он уже чувствовал себя облеченным властью над владениями аббатства Святых Петра и Павла в Шрусбери и твердо рассчитывал на то, что бремя этой власти ему суждено нести до конца своих дней.

Один за другим, в тяжелом молчании, подавленные сообщением аббата, братья вышли из зала и, разойдясь по двору, принялись взволнованно обсуждать эту новость. Вот уже одиннадцать лет Хериберт возглавлял обитель; нести послушание под началом такого доброго, приветливого и покладистого человека было легко, пожалуй, даже слишком легко, и братья не желали никаких перемен.

В десять часов должны были служить мессу. Оставалось еще полчаса, и погруженный в раздумье Кадфаэль отправился в свой сарайчик в саду, чтобы приглядеть за настаивающимися снадобьями.

Густая, аккуратно подрезанная живая изгородь с первыми, еще робкими морозцами уже начинала блекнуть, сухие пожелтевшие листья понуро свисали с ветвей. Самые нежные, теплолюбивые растения Кадфаэль уже пересадил и укрыл от надвигающихся холодов. Наступающая зима давала о себе знать, но воздух в саду еще хранил аромат ушедшего лета, а внутри сарая голова кружилась от пряного, пьянящего благоухания. Кадфаэль частенько уединялся здесь, чтобы поразмыслить в одиночестве. Он настолько привык к стоявшему в помещении терпкому запаху трав и настоев, что почти не замечал его, хотя, будь в том нужда, мог мгновенно определить тончайший аромат и указать на его источник.

Стало быть, размышлял монах, король Стефан так и не забыл о своем недовольстве аббатом, и теперь Хериберту предстоит стать козлом отпущения за то, что Шрусбери осмелился противостоять притязанием короля. Странно, однако, ведь Стефан по натуре человек не мстительный. Вероятно, он чувствует необходимость ублажить легата и тем самым подольститься к папе. Ведь папа признал его королем, а папская поддержка - это такое оружие, каким никак нельзя пренебрегать в борьбе с императрицей Матильдой, которая тоже претендует на английский трон. Что и говорить, эта неукротимая леди не откажется так просто от своих притязаний и приложит все силы, чтобы переубедить Рим, а ведь даже папы могут менять свои привязанности. Потому-то, наверное, король и предоставил Альберику Остийскому полную свободу в осуществлении его планов переустройства церковного управления, а заодно и решил принести старого аббата в жертву неуемному рвению реформатора.

Размышляя об этом, Кадфаэль в то же время никак не мог отделаться от навязчивых мыслей совсем по другому поводу. Не шла у него из головы история с так называемыми гостями аббатства. Удивительно, что во цвете лет люди принимают решение оставить труды и заботы мирской жизни и передать свои владения аббатству, - в обмен на безбедное, спокойное и безмятежное существование в монастырском доме на всем готовом - даже пальцем шевелить не придется. Неужели об этом мечтают люди, ухаживая за скотом, проливая пот на пашне, торгуя в лавках и работая в мастерских? О таком крохотном земном рае, где манна сыплется с неба и где нечего делать, кроме как летом греться на солнышке, а зимой потягивать подогретый эль у камелька? Интересно, долго ли будет человек радоваться, получив все это? Ведь от безделья и заболеть недолго. Конечно, если человек немощен, скажем, хром или слеп, то его понять можно. Но почему на такое решаются здоровые люди, которым ведома радость трудов и свершений, - этого ему не уразуметь. Здесь должны быть веские причины. Далеко не каждого можно провести, далеко не все склонны обманываться, принимая праздность за благодать. Что же еще может подтолкнуть к такому шагу? Отсутствие наследника? Или же у человека появляется тяга к монашеской жизни, еще не вполне осознанная - вот он и избирает такой удел, не решаясь пока принять иноческий обет? Может, и так! Если человек женат, немолод и сознает, что жизнь прожита, почему бы и нет. Многие надевали рясу, когда полдень их жизни оставался позади: дети выросли, да и внуки пристроены... Дом милосердия и статус "гостя" обители может оказаться подготовкой к монашеству. Но возможно и другое: человек бросает дело своей жизни назло всему свету, скажем, из-за того, что у него сын непутевый. Только вот снимет ли это с его души камень?