Сергей Другаль - Жизненно необходимый

На краю шахты сидела субтильная собачка и с забавной старательностью подвывала, довольно точно копируя мелодию. Заметив, что на нее смотрят, она прыгнула на решетку шахты. Воздушный поток приподнял ее над решеткой, перевернул. Нури, преодолевая вихрь, поймал собачку и, уклоняясь от облизываний, поставил на ноги.

— В следующий раз будешь висеть до утра.

— Нури, — улыбнулась девушка. — Она вас поцеловала, а вы… такой строгий. Или озабоченный, да?

Озабоченный? Не то слово. Он просто все время думает об одном. Особенно к вечеру, когда так и чудится, что кто-то снова бежит по пустыне без маски и падает… И неизвестно, что хуже: смерть от удушья или эти молчаливые сборища вокруг дерущихся чертей. Беленчук, он ведь тоже не может избавиться от страха за своих ребят. Днем все-таки легче. Днем можно работать рядом с ними наладчику всегда дело найдется, и жить как все. И какие тут отклонения от нормы у этих остряков, — они пышут душевным здоровьем. Днем пышут, сказал себе Нури. Пока не возвратятся на станцию. А там вступает в действие непонятный фактор угнетения.

Черти, порождение его детской фантазии. Игрушка, которой сейчас, через много лет, развлекаются взрослые.

Нури хмыкнул: взрослые? Мало говорящий термин, если вдуматься. Ну, а сам он, такой, как есть, сильно повзрослел? Если не учитывать, конечно, роста объема знаний и умений… И почему-то вдруг стало важным найти ответ на этот вопрос.

Двадцать два года назад. Полдень. В поселке пусто, все взрослые на объектах. Нури ведет за руку черта, и тот ковыляет на неверных лапах, оставляя на песке овальные следы. Олле забегает вперед, разглядывает черта: вот уж не думал, что он-таки пойдет. Они втроем выходят через переходную камеру наружу, за пределы силиконового купола, и Нури шлепает черта по звенящему заду:

— Топай. И скажи спасибо.

Черт стоит раскачиваясь. Уходить он явно не хочет, ему и здесь хорошо. Нури усмехается и вытаскивает из-за пояса стержень. Черт пятится. Нури нажимает кнопку, и стержень стремительно раскрывается в зонтик, накрывая черта тенью. Черт делает прыжок и убегает, сначала медленно и неуверенно, а потом все быстрее.

— Боится тени, как ладана, — комментирует Олле.

… Через неделю они подобрали недвижимого черта на вершине холма рядом с поселком.

Один в десять лет, мечтая о звездах, изобретает гравитационный двигатель, другой изучает старинные романсы и выводит зависимость между окраской звука и деятельностью слезной железы, третий дни проводит у электронного микроскопа, постигая структуры белковых соединений. Нури в десять лет делал чертей. Списанных деталей на складе хватало, и никто из взрослых не возражал.

Первые черти, тяжеловесные увальни, бродили неподалеку от поселка и тихо кончались по мере выхода из строя фотоэлементов. Это было скучно, и Нури, раскинув мозгами, ввел в конструкцию устройство, именуемое блоком заботы. Блок срабатывал, когда в аккумуляторах оставалось не более половины заложенных энергоресурсов. В результате черти изменили поведение — они теперь постоянно толпились у переходной камеры, заглядывали в глаза каждому входящему и выходящему. Их впускали, и черти стадом ходили за Нури по поселку, ожидая смены или подзярядки аккумуляторов. Ночи они проводили под рефлектором, а с утра заглядывали в окна.

— Вам что, нравятся эти митинги глухонемых? — спросил как-то Сатон, встретив Нури и Олле в окружении десятка чертей. — Куда это вы направились?

— На подзарядку, — ответил Олле. Он нес под мышками двух совсем ослабевших чертей, лапы их бессильно свисали. Нури сосредоточенно молчал.

— Если ты хотел заселить пустыню автоматами, то это у тебя не очень-то получилось, — вздохнул Сатон. — Вообще, Марс, видимо, не для детей.

— Для! — твердо сказал Нури.

И он придумал блок агрессивности. Пустыня сразу оживилась. Старые черти охотились за молодыми, вылавливали их и обдирали чешуйки новых фотоэлементов. Вставить чешуйку в гнездо — с этим делом каждый из них легко справлялся. Выпуская новорожденного, Нури теперь вручал ему коробочку с запасными чешуйками. Завладеть такой коробочкой — мечта каждого черта. А первая забота новорожденного — надежно спрятать ее: зарыть в песок или положить под приметный камень. Это надо было сделать ночью, тайком от посторонних глаз. Почти сразу появились кладоискатели — это были старые, ослабевшие от энергетического голодания черти. Сил на охоту и драку у них уже не хватало, а тихий поиск был еще по плечу.

— Я сегодня видел твоих чертей, — сказал однажды Сатон, и в голосе его звучало уважение. — Знаешь, в этом что-то есть. Но, хотел бы я знать, о чем ты думаешь, когда возишься с ними?

— О Земле!

И вот прошло уже два десятка лет, а черти еще функционируют. Ребята рассказывают, что для них любая поломка — радость. Черти разбирают брошенные машины, выискивают подходящие запчасти. Да и сами освоители частенько подбрасывают им всякую ненужную электронную мелочь: у чертей все идет в ход. А взрослым забава… А детям? Опять этот навязчивый вопрос. Ну хорошо, примем банальное определение: взрослый тот, кто забыл о детстве, тот, кто разучился удивляться. Но тогда это просто болезнь, выброс из нормы, флуктуация. Если в качестве рабочей гипотезы допустить, что у нормального человека детство как способ восприятия мира вообще не кончается, тогда ребенок — эталон нормальности. И здесь, на Марсе, и на спутниках, и на Луне работают дети. Тридцати и пятидесяти лет, дело не в возрасте, ибо попадают туда абсолютно нормальные люди…

Нури полюбовался выстроенным силлогизмом и заснул. Впервые за эти дни он спал без сновидений, а утром реализовал право, данное Советом, — послал на Землю личную радиограмму. К полудню Нури уже вернулся к энергетикам на четвертую станцию освоения.

— Вам понравилось у нас, Воспитатель? — встретил его Мануэль. Кубинец весь светился улыбкой. — Для нас радость видеть вас вторично. Я извещу ребят?

— Не стоит. Сегодня вечером ты поможешь мне. Я хочу поставить опыт. То, что раньше называли следственным экспериментом. Кроме тебя, об этом никто знать не должен.

Мануэль улыбался, но Нури видел растерянность в его улыбке. Как это Олле называл свои лекции: уроки раскованной мимики? Ребята чисты в мыслях и не в состоянии носить маску безразличия.

— Я вынужден так поступить, — преодолевая неловкость от своего тона и слов, сказал Нури.

— Втайне от всех?.. Ваше право, Воспитатель. — Мануэль рассматривал шнуровку своих ботинок. Нури крякнул.

— Ну как тебе объяснить… — пробормотал он. — Это нужно, чтобы не гибли больше. И я вынужден… В конце концов жизнь важнее этики.