Роберт Силверберг - Песенка, которую пел зомби

- Лади...

- Нет. На этот раз я скажу. Не отталкивай меня. Не убегай в свой внутренний мирок с этими полуулыбками и взглядами в пустоту.

- Я хочу осмыслить музыку.

- Разве на свете больше нечем жить, Рода? Такого не может быть. Я не меньше твоего работаю головой, работаю, чтобы что-нибудь создать. Ты лучше меня. Пожалуй, ты даже лучше любого, кого мне приходилось слышать. Может быть, однажды ты станешь лучше Бека. Забавно: ты станешь великой артисткой. И это все? Должно же быть что-то еще. Это идиотизм - делать искусство своей религией, своим существованием.

- Зачем ты так, Лади?

- Потому что я люблю тебя.

- Это объяснение, а не извинение. Лучше я пойду, Лади. Ладно?

- Рода, искусство ни черта не значит, если это просто ремесло, просто повторение заученного, хорошая техника и проверенные рецепты. Оно ничего не значит, если за ним не стоит любовь и забота о человеке и способность до конца отдаваться жизни. Ты все это отвергаешь. Ты ломаешь себя и душишь в себе то, что наполняет пламенем искусство.

Ирасек внезапно умолк. Это была та речь, произнося которую невозможно не понять - резко и вдруг - как книжно и велеречиво она звучит. Он выпустил ее руки.

- Если захочешь меня увидеть, я буду в "Наслаждении", - он повернулся и зашагал прочь по мерцающим бликам фонарей.

Рода посмотрела ему вслед. Ей показалось, что она могла бы ответить ему. Но не стоило этого делать. Он скрылся в темноте. Рода повернулась, взглянула на нависающее над площадью здание Музыкального Центра и медленно направилась к нему.

***

- Маэстро, вы были сегодня само совершенство, - говорила ему в Зеленом Зале маленькая китаянка.

- Блестящи! - подхватил подхалим с мордой лягушки-быка.

- Какая радость! Я плакала, в самом деле, плакала, - защебетала китаянка.

В его грудной клетке булькала питательная жидкость. Он чувствовал, как щелкают клапаны. Он наклонял голову, делал движения руками, шептал слова благодарности. На его мозг давила тяжесть усталости.

- Сверхъестественно! Незабываемо! Невероятно!

Наконец они ушли и оставили его, как всегда, наедине со своими опекунами. Представитель владевшей им корпорации, менеджер, упаковщики и электрик.

- Пожалуй, пора, - сказал представитель корпорации, легонько тронув свои усы. Он научился быть обходительным с зомби.

Бек вздохнул и кивнул головой. Они начали подготовку.

***

- Не хотите ли чего-нибудь съесть? - спросил электрик. Бек зевнул. Когда-то были долгие гастроли, поздние ночи, еда в аэропортах, свечой взмывающие вверх и идущие на посадку лайнеры.

Представитель корпорации кивнул.

- Великолепно. Можно пока оставить его одного. Я положу его на ложе, - он тронул выключатель.

Ряды огней стали гаснуть один за другим. Остались лишь редкие огоньки ночников - для электрика и представителя корпорации, для их завершающих действий с зомби. Музыкальный Центр затих.

В недрах самоподдерживающейся системы засуетились, тихонько гудя, пылесосы и прочие машины, предназначенные для уборки.

Тогда на четвертом балконе задвигалась тень. Рода спустилась по лестнице вниз, появилась в центральном проходе партера, миновала Подкову, обогнула оркестровую яму и поднялась на сцену. Она приблизилась к пульту и остановила руки в дюйме над клавишами. Закрыв глаза, задержав дыхание. Я начну свое выступление с Девятой Сонаты Тимиджиана для ультрацимбало соло. Легкие аплодисменты, набирающие силу и переходящие в настоящий ураган. Небольшая пауза. Пальцы опускаются. И мир оживает с ее музыкой. Огонь и слезы, радость, свет. Все оцепенели. Какое чудо. Как замечательно она играет. Глядя в темноту, слыша вместо звона в ушах грохочущее эхо зала. Спасибо. Большое спасибо. Глаза защипало. Рода поднялась. Поток ее фантазии иссяк.

Она осторожно прошла за кулисы и остановилась в дверях уборной, глядя на труп Нильса Бека, лежащий на обеспечивающем его сохранность ложе. Глаза закрыты, грудь недвижима, руки расслабленно лежат по бокам. Ей было видно чуть заметное вздутие в правом кармане, где лежали тщательно сложенные тончайшие перчатки.

Она подошла вплотную к великому музыканту, заглянула ему в лицо и коснулась его подбородка. У него никогда не росла борода. Кожа была прохладной и бархатистой, какого-то странного строения, более подходящего для женщины. Странно, но в этом безмолвии ей на память вдруг пришла причудливо колеблющаяся мелодия Лайбестода, этого величайшего из ушедших, и ее охватила не столько щемящая грусть, которую всегда навевал на нее этот пассаж, сколько ярость. Она была полна разочарования, потрясена предательством, охвачена неистовой яростью. Ей захотелось впиться ногтями в эту мягкую, словно пудинг, кожу. Отколошматить его. Оглушить криками. Искалечить. За обман. За обманы, за множество обманов, за нескончаемый поток лживых нот, за ложь жизни после смерти.

Ее дрожащая рука нависла над пультом ложа. Где тут выключатель?

И... она включила Бека.

***

Он снова вернулся в жизнь. Глаза закрыты. Путешествие сквозь Вселенную алюминиевого цвета. Опять. Опять, Он подумал, что стоит немного полежать с закрытыми глазами, собраться перед выходом на сцену. Выступления давались ему все труднее и труднее. В последний раз вообще было черт знает что. В Лос-Анжелесе, в огромном здании - балкон на балконе, тысячи белых лиц и великолепное ультрацимбало. Он открыл концерт Девяткой Тими. Ужасно. Отвратительное исполнение. Ни одной неверной ноты, стремительный темп и - все равно отвратительно. Сегодня вечером все повторится снова. Он, волоча ноги, выйдет на сцену, разгладит перчатки и пойдет по заведенному кругу, воссоздавая величие Нильса Бека.

Его зрители, его восторженные поклонники. Как он ненавидел их! Как он мечтал встать к ним лицом и проклясть их за то, что они с ним сделали. Шнабель отдыхает. Хорович отдыхает. Ноахим отдыхает. И только Беку нет отдыха. Ему не разрешается уйти. Конечно, он должен был воспротивиться. Но он никогда не был настолько сильным. Он имел силу на лишенные любви и радости годы жизни со своей музыкой, да. Потому что на остальное просто не оставалось времени. Чтобы сделать то, что сделал он, тоже нужна была сила. Начать оттуда, откуда он начал, научиться тому, чему нужно было научиться, защищать свое умение, раз оно его. Да. Но иметь дело с людьми, что-то высказывать, отстаивать себя... Словом, иметь мужество... нет этого в нем очень мало. Он потерял Доротею, согласился с планами Уизмера, родил этих капризных Лизбет и Нейла, и Коша... да, кстати, Кош, жив ли он сейчас?.. капризных настолько, что они вконец замучили его. Поэтому он порвал с ними и заплатил цену, которую они назначили, и никогда не пытался настоять на своем... умел ли он вообще настаивать... и под конец даже Шарон начала презирать его.