Константин Фрумкин - Прошлое в квадрате

Помолчав, Н. задумчиво добавил:

— Философы спорят, свободен человек, или жёстко подчинён прошлым причинам, тому, что называют необходимостью. Между тем, всё просто. Мы, конечно подчинены причинам. Но мы можем сами создать себе достойные нас причины.

Тут репортёра, как молния, пронзила одна мысль.

— Скажите, вот вы сказали, что относитесь к меньшинству человечества. То есть у вас, есть… гм… коллеги?

Вместо ответа публицист-пророк порылся в своём столе и протянул молодому человеку какую-то бумажку.

— Я верю, что они есть, — сказал он, — я ищу их. Вот прочтите, какие письма я начал рассылать с некоторого времени.

Репортёр прочёл. На бумаге было написано:

«Главному врачу.

Уважаемый имярек!

Вы бы очень помогли мне в проводимых мною научных исследованиях, если бы сообщили, не имеются ли в вашем заведении пациенты, в чьём бреду неуклонно повторяется тот мотив, что прошлое не одно и то же, а постоянно изменяется, и одни и те же исторические события оказываются каждый день разными. Если таких пациентов нет сейчас, но они были раньше, то вы бы оказали бы мне огромную помощь, если позволили познакомиться с материалах о них, либо с записями, сделанными самими пациентами.

С уважением …»

Молодой газетчик удивлённо поднял брови:

— Простите…Но вы кажется пишите в психиатрическую клинику?

— Конечно! А где, вы думаете, могут быть такие как я? Не всё же, смогут, подобно мне, так сохранять спокойствие…

Заранее продуманный план интервью пошёл насмарку. Но оставались универсальные вопросы, годные для всех случаев жизни, даже для такого вопиющего. Например медицинский вопрос «И давно это с вами?»

— Скажите, — спросил репортёр, — как рано вы почувствовали в себе эти способности?

— Трудно сказать с уверенностью. В детстве я не интересовался историей, предмет в школе этот не любил. У меня по истории всегда была тройка, да ещё такая, что «три пишем, два в уме». Но я ведь не был дебилом! А на уроках истории я всё время говорил не те даты, какие то события оказывались мне совершенно неизвестными, а какие-то вроде бы я сам придумывал. Но ничего подозрительного никто не предполагал, и учителя и я сам объясняли всё моей нерадивостью. Так было, пока я не стал замечать — это было уже к концу школы — что на одних и тех же страницах в одном и том же учебнике в разные дни написано разное. Но к счастью, Всевышний надоумил меня не поднимать панику и никому не говорить всей правды целиком. Я слишком боялся оказаться в сумасшедшем доме. Поэтому я стал спокойно обобщать и анализировать факты, читать книги о свойствах пространства и времени, обдумывать гипотезы, обсуждать их с проницательными людьми — и в итоге не только не очутился за гранью рассудка, но стал тем, кем стал. У меня теперь даже что-то вроде славы. И скажу без ложной скромности — славы заслуженной. Ведь у меня, по крайней мере, есть почти безошибочное чутьё к крови.

Услышав эти слова, молодой человек подвинул свой диктофон ближе к пророку.

— Вот это как раз очень интересно. То, что вы мне рассказали, конечно здорово, но хотелось бы вернуться к основной теме нашей беседы. Как именно ваш дар помогает вам оценивать текущие события?

— Чтобы это объяснить, придётся опять начать издалека. В истории, вообще говоря, всё взаимосвязано очень сложно, и точно сказать, что следует из чего невозможно. Но кое-что предопределяется довольно однозначно и чётко. Одна из таких однозначных вещей — кровь. Кровь — не раствор железа в белке. Кровь — вещь магическая, недаром ею заливали алтари древних богов. Кровь, надо знать, совсем особый сок.

— Что? — испуганно переспросил репортёр.

— Это сказал Гёте. Неважно. Кровь человека обладает таинственными мистическими свойствами, а значит кровопролитие — тоже. Одно из таких свойств — кровь рождает кровь. Не может быть мирная жизнь без убийств после тысячелетия казней и войн. И наоборот — побоища не возникают на пустом месте, после веков мирного благоденствия. И любое задуманное людьми убийство порождает ряд убийств, предшествовавших ему по времени в качестве причин. Стоит какому-нибудь политику только начать задумывать кровавое действие — переворот, разгон парламента или войну, как немедленно в истории начинают сгущаться тучи. Подобно гнойникам на больном теле в летописях и учебниках открываются сообщения о резнях, о массовых расправах и конфликтах. В преддверие наиболее сильных боёв в Чечне Пётр I не только лично отрубал восставшим стрельцам головы, но и лично привязывал некоторым из них им камень на шею и сталкивал в прорубь. Это сообщение, правда, продержалось в учебнике всего пару дней, а потом исчезло. А во время последнего конфликта президента с парламентом на несколько часов к пятерым повешенным декабристам прибавилось ещё сорок расстрелянных. Вот по таким кровоточащим язвам на теле времени я и могу знать, что надо ждать танков на улицах.

Здесь в беседе возникла довольно продолжительная пауза, в течении которой оба собеседника напряжённо думали. Однако вопросы репортёру не придумывались, и поэтому Н. продолжил.

— У меня нет сведений, но я могу себе представить, сколь невообразимым кровавым месивом выглядела русская история в менее благополучные времена, ну скажем в год пика сталинских репрессий. Тогда, наверное, школьники учили, что при Иване Грозном была уничтожена большая часть населения.

— Но позвольте, — позволил себе запротестовать репортёр, — мы ведь знаем что именно учили школьники в те годы! Есть воспоминания, сохранились изданные в те годы учебники…

Н. посмотрел на собеседника с грустью, и тяжело вздохнул.

— Я всё ещё не теряю надежды объяснить вам. Того прошлого, которое было для живших в тридцатые годы, его больше не существует. С наступлением нашей, относительно менее кровопролитной эпохи прошлое изменилось, и старый вариант прошлого исчез абсолютно и бесследно. Изменилась история — а значит, изменились и информационные следы этой истории — и память людей, и написанные мемуары, и учебники, в том числе и учебники изданные в эпоху репрессий. Ведь наши поступки, производя изменения в прошлом, оказывают влияния и на такие прошлые события, как составление учебников.

— Но в таком случае, если прошлое пластично, почему вы так уверенно говорите о существовании самой эпохи репрессий?

— Вот это, молодой человек, хороший вопрос. Надо сказать, что при всех вносимых временем изменениях общий абрис прошлого остаётся неизменным. В частности, никогда ещё не менялся порядок российских государей — вот только, как-то помнится Павел I выпал — но так ведь он и правил всего два года. И репрессии тридцатых годов, увы, имеются во всех известных мне вариантах прошлого. Меняются отдельные эксцессы, даты, число жертв… Но я надеюсь, что всё это потому, что мне доступны наблюдения на сравнительно коротком отрезке времени. Медленно и постепенно в прошлом происходят глобальные изменения. Пройдут века — и Россия сможет стереть это позорное пятно со своей биографии. Я верю, что наступит светлое будущее, — и без того горящие глаза публициста зажглись огнём, достойным Ильи-пророка, — будущее, когда погаснут костры инквизиции, Пушкин не будет убит на дуэли, а жители ХХ века не будут знать ни мировых войн, ни массовых репрессий!